– Ну что, Рой? Пришло наше время. Давай, иди рядом, – обратился я к собаке, как к единственному собеседнику.

И мы пошли в обход озера, на которое сели утки. Высокий камыш прикрывал нас от птиц. Приблизившись к озеру, я остановился и, держа наготове ружье, пошел к воде. Селезень, заметив меня, крякнул и пошел на взлет. Дистанция до него не более пятнадцати метров. Первый патрон семерка, второй пятерка и оба контейнерные. На такой дистанции это как стрельба пулей, скорее не попадешь, а если попадешь, то трофей превратится в раздавленный помидор, то есть будет испорчен. Селезень уходит вправо, на камыши. Слева с шумом поднимаются еще три утки.

«Молодцы! Взлетайте стаей. У вас есть вероятность, что охотник начнет метаться и упустит всех», – веду мысленный разговор с птицами, держа на прицеле своего селезня.

Двадцать метров, двадцать пять… Желание нажать на курок настолько сильное, что даже Рой не то гавкнул, не то выругался в мою сторону: «Чего, мол, тянешь? Стреляй!» Тридцать метров. Стреляю. Бах! Селезень падает. Рой помчался напрямик в его сторону. Я с разворота ловлю в прицел второго и в азарте стреляю. Видно, как с уходящей утки слетело несколько перьев, но она, даже не качнувшись и крепко стоя на крыле, удаляется. Рой, услышав хлопок второго выстрела, повернул ко мне, забыв, куда и зачем бежал.

«Ох, нехорошо! – подумал я. – Сбил собаку с поиска!»

Рой заметался и побежал догонять улетевших уток. «Рой, ко мне!» И в этот момент собака подняла из камышей еще трех уток. Выхватываю из нагрудного патронташа перепелиную дробь, спешу зарядить нижний ствол. Время, время! Каждая десятая секунды – это удаление утки не менее чем на полтора метра. Прицеливаюсь, стреляю – мимо! Собака напрочь забыла о первом и единственном трофее и как угорелая носится по камышам. А трофей надо искать. Охотник не вправе называться охотником, если не подбирает дичь.

Я взял ружье наперевес и… Тут бы мне остановиться, поразмыслить и пойти в обход. Идти-то не более трехсот метров. Но я, как «нормальный герой», не ищу легких путей и иду кратчайшим. Грязь твердая, держит хорошо. Иду уверенно. Раз, два, три… И тут одна моя нога проваливается, а другая, поднятая для максимально широкого шага, опускается в густую, цвета паровозной сажи грязь, воняющую гнилым болотом. Я попал!.. Сапоги загрузли, как в бетоне, не шевельнуть. Двинуться не могу. Только упасть. Но моя цель не упасть, а дойти. Подергав ногами, затихаю в раздумье. Рой наблюдает за мной, наклонив голову, и в его карих глазах читается: «Хорошо сидишь, хозяин».

Сняв с плеча ружье, бросаю его как можно дальше. Затем вынимаю содержимое брючных карманов, растыкиваю по жилетным и рубашечным. Рубашку с жилетом тоже швыряю на сушу. Вынуть какую-либо ногу и не упасть не представляется возможным. Поэтому, не задумываясь, вытаскиваю ту, что сама дернулась, и заваливаюсь на спину. Есть! Вынул! Лежу и спиной ощущаю твердое покрытие. Это воодушевляет. Пытаюсь выдернуть себя из второго сапога, упираясь локтями, лопатками и головой. Упереться освободившейся ногой не во что. С большим трудом, но удалось вызволить и вторую ногу. Выбрался!!! Обрадованный первой победой, я взялся вытаскивать из грязи сапоги. Нет, чтобы нарезать ножом камыша да настелить толстым слоем! Я просто стал на колени, уперся левой рукой в корку засохшей грязи на краю трясины, а правой, взявшись за голенище сапога, потянул. Сапог помалу «пошел». Вот и тяни себе потихоньку. Так нет! Я потянул сильнее… Левая рука потеряла опору, и я со всего маху ляпнулся лицом в грязь. Ощущение неописуемое! Звук от падения какой-то не водяной, а такой глухой. Уши и ноздри мгновенно словно пробками заложило. Звуков никаких, а запах, проникающий через слизистую носоглотки вглубь сознания, идентифицируется мной, как запах преисподней. Руки залипли в грязи, как лапки паучка в янтаре, – красиво и бесполезно. Попытался дернуться, напрягая пресс и ноги. Куда там! Сижу мертво. А сколько так можно просидеть? Как аквалангист с многолетним стажем, я могу удержать воздух в легких при минимуме движений чуть более двух минут. В теперешней ситуации важно не паниковать и не сделать выдох-вдох: это верная смерть. Пробую, согнув руку в локте, придвинуть ее к лицу. Голова при этом слегка углубилась в жижу, но рука вышла на поверхность. Придвигаю ладонь к уху и приподнимаю над головой. Быстро, но не резко, провожу раскрытой ладонью вниз по лицу, словно смахивая назойливую муху, при этом поворачиваю голову вправо. Вокруг щеки образовался кратер. Сплюнув, ощущаю ртом воздух. Осторожно пытаюсь вдохнуть. Получилось. Теперь могу смело дышать. Если бы я находился в воде, то, выдыхая воздух, потерял бы плавучесть и погрузился бы в воду, а лежа в грязи, даже не шелохнулся.

Отдышавшись, смахнул грязь с глаза и приоткрыл его. Хорошо, что она густая и не растеклась по глазному яблоку, хотя немного попало и щиплет! Потекли слезы.

«Небо! Синее небо! – возрадовался я, поморгав. – Видать, не пришло мое время. Рой, ко мне!» – позвал собаку.

Пес встал передними лапами мне на спину и, как он это умеет, тихим «Гав!» выразил свою радость.

– Ну, что, брат, выручай, – сказал я и протянул к нему правую руку.

Пес наклонил голову над трясиной, и я ухватил его за ошейник. Команда ему не понадобилась, сработал инстинкт самосохранения. Собака что есть мочи попятилась, и этого было достаточно, чтобы я вытащил свое тело на берег. Очухавшись, я продрал левый глаз и двинулся вдоль берега к месту, где ранее стояла цапля. Умылся, продолжил обход озера и подобрал селезня. Увидев возле дамбы скамейку, я оторвал от нее доску, и мы с Роем вернулись к месту грязевых ванн. Кинул доску вдоль прорвы и достал сапоги.

«Хорошо, что не снял перед охотой ошейник с собаки», – думал я, уходя с озера грязный, уставший, но не побежденный, удивляясь тому, что совершенно не запачкал одежду. А метрах в трехстах сидела цапля, и весь ее вид красноречиво говорил: «Вот озерцо и свободно…»