– Ну, ты ведь обычно заказываешь замороченно экзотический кофе.
– Ах… Это… Это правда.
Усталая, сердитая и смущенная, и более того, слегка обиженная ее последними выступлениями, я отлично осознавала, почему пребываю в столь стервозном настроении. Выйдя из здания, мы направились в одну из кафешек. Несмотря на их множество, торговля везде шла оживленно – все они потакали привычке, что поддерживала оперативные силы и умственные способности большого числа агентов на приемлемом уровне. Пройдя пару кварталов, мы сумели обнаружить более спокойное кафе с маленьким безлюдным внутренним двориком, вмещавшим горстку стульев и крошечных столиков. Часть клиентов сидела в самом кафе, оборудованном кондиционером, остальные брали кофе навынос, но двориком мы могли пользоваться единолично. Никому не хотелось торчать там в такую влажную и липкую, несмотря на ранний час, жару.
Заказанный Шиван напиток вынудил баристу дополнить ее чашку листком с колдовскими рунами, а мой простецкий заказ лишь вызвал мимолетную улыбку. Я также взяла для себя рогалик, а для Шиван – канноли. Здешняя хрустящая трубочка, разумеется, не так вкусна, как у Марлен, но не мешало, возможно, напомнить подруге со всей очевидностью, что чем дольше она будет злиться на меня за то, в чем я совершенно не виновата, тем дольше не возобновит доступ к превосходной выпечке.
Иногда я не гнушаюсь подкупом.
В полном молчании мы дожидались наших напитков. Шиван теребила отвороты своего огромного уродливого свитера, а я читала последнее сообщение от детектива Холмс: «Почему большинство ваших соседей к десяти вечера уже дрыхнут?» Таким образом я догадалась, что никто не заметил машину, подъехавшую и выгрузившую детей. Народ на нашей улице дружелюбный, но держится обособленно. Наше с Джейсоном соглашение по уходу за газоном и стирке выходит за рамки обычного здешнего соседского сосуществования. Мало найдется причин, чтобы тратить время, выглядывая из-за занавесок на внешний мир, если хорошо живется в своем внутреннем мире.
Получив кофе и утреннюю выпечку, мы удалились во дворик. Едва Шиван взялась за канноли, как толстая трубочка растрескалась в ее пальцах. Давно успев проголодаться, я не стала деликатничать и проглотила свой рогалик за пять укусов. Может, сходить за вторым?
– Мерседес? Почему мы не живем вместе?
Ее волосы ярко блестели под утренним солнцем, огненно-рыжие пружинистые кудри пресекали любые попытки приручить или обуздать их. В сухом виде их не могли удержать никакие ленты или заколки; сегодня утром ее «конский хвост» удалось укротить с помощью гигантского жизнерадостного розового приспособления, похожего на ёршик для чистки трубок. Я избаловалась за последние три года, имея возможность осязать их, чувствовать их тяжесть в руках.
– Мерседес!
– Потому что мне не нравится постоянно жить вместе, – честно ответила я, – потому что для меня важно иметь свой дом, где я могла бы запереться от всех, и я не готова отказаться от этого. Потому что я не смогу иметь мое уединенное безопасное убежище – только мое личное убежище – в чужой спальне, даже если ее превратить в кабинет. Потому что я люблю тебя, но пока просто не могу лишиться возможности полного уединения.
– Но я же ночевала у тебя, и ты – у меня, и все это время ты гостила у Эддисона… В чем же разница?
– В возможности свободного выбора.
– Не понимаю…
– В детстве я не могла по своей воле закрыться в своей спальне. С десяти лет, попадая в разные приемные семьи, где уже жили от двух до шести детей, я спала вместе с ними, и если там и имелись замки, то лишь снаружи двери, и мы не могли сами запереться. Когда мои последние приемные родители спросили, не хочу ли я остаться у них до совершеннолетия, то добились моего согласия лишь после того, как купили замок и установили его вместе со мной на внутреннюю сторону двери моей комнаты. Они поняли, как много это значит для меня, какую безопасность позволяет ощущать, и именно поэтому я осталась жить у них. Впервые у меня появилась собственная комната – не просто потому, что я жила в ней, но потому, что только я могла выбрать, кого впускать к себе.
Шиван потягивала кофе, поглядывая на проезжавшие мимо машины.
– Ты жила в приемной семье? – наконец уточнила она.
– Восемь лет.
– И тебя не удочерили?
– В последней семье предложили, но я отказалась.