Откуда-то из динамика летело громкое, хулиганское: «Я куплю себе змею или черепаху. Ну а ты давай вали, ехай на х…!»
— Остаются на зиму у нас? — решил проверить свою догадку Димон.
— Ага, — кивнул Упырь. — Конкретно нам не сказали, но кажись, ты прав. Будут зимовать. Завтра весь народ на работу выгонят. То ли трупы, то ли трубы будут таскать на нефтебазе. Если вам к Ольге надо, то идите быстрее. Скоро сабантуй начнется, и туда все ломанутся, чтоб ее девчонок побыстрее расхватать.
— Что такое сабантуй? — спросил Окурок. Слово ему ничего не говорило.
— Типа праздник. Точного дня у него нет. Когда главный разрешает оторваться, тогда и сабантуй. Но ты особо не надейся. Это для простых. Всех командиров Сам при себе держит. А тебя Рыжий отдельно сказал к Генералу привести, после того как вас врачиха посмотрит. Он ему наплел, какой ты крутой следопыт. Мол, знаешь все отсюда до самого океана. Надеюсь, ты уже пожрал.
Ну и сука этот Рыжий! Теперь не отцепятся.
«Если им нужны проводники, значит, будет поход, — догадался Окурок. — До сильных холодов… А может, и зимой. Когда никто его не ждет. Но для чего же они тогда обустраиваются так основательно?»
Ответ напрашивался. В поход пойдут не все силы. Основная часть останется на зимовке. А пойдут специально отобранные вместе с проводниками. Такими, как он.
Далеко в глубине лагеря на утоптанном пятачке, где уже успели поставить колонку с водой — вернее, починить старую, давно не работавшую — расположилась полевая кухня. И тут тоже кипела работа. На сложенном из целых бревен костре стоял на железных подпорках огромный котел. Голый по пояс повар в грязном фартуке помешивал деревянным черпаком исходящее паром варево. От огня был такой жар, что, даже пройдя на расстоянии десяти метров, Окурок его почувствовал.
Когда они шли в медицинскую палатку, приготовление пищи только начиналось. Мордатый кашевар строгал острым тесаком морковку прямо на лету, лихо, почти как недавно резали головы, рубил на части луковицы и головки чеснока и все это кидал в котел. Потом туда же был высыпан чуть ли не целый мешок риса.
Окурок и забыл, когда последний раз ел рис. Как-то в детстве мама раздобыла пачку и они варили его на воде. А она еще говорила, что на молоке было бы вкуснее.
В их местах рис не выращивали. Видимо, «сахалинцы» привезли с собой запас с юга. Он попытался вспомнить, какие блюда можно готовить из риса, и догадался, только увидев тут же на грязной колоде нарубленные куски мяса вместе с ребрышками — плов! Аж слюнки потекли.
Глядя, как повар молниеносно шинкует мясо острым ножом, Окурок задумался, не было ли того в числе палачей, расправившихся с людьми Гогоберидзе?
У Ольги в большой модульной палатке с крестом и полумесяцем они задержались на час с лишним. Впрочем, об этом времени добровольцы не пожалели. Сама сорокалетняя начмед, в грязно-белом халате, но с кобурой, была слишком грубой и мужеподобной со своим хриплым каркающим смехом и пошлыми шутками, но девчонки у нее в подчинении — вполне ничего, на их неизбалованный вкус. Жаль, что пока удалось только посмотреть на них.
За это время все семнадцать новых рекрутов были ощупаны и измерены. Никаких записей, как до войны в больничках, не делалось, да и вообще Димон не был уверен, что вся процедура не пустая формальность. Из врачебных инструментов тут были только скальпели и стетоскопы, из материалов — застиранные желтые бинты, бутылки спирта и какие-то мази. Но после общения с грубыми мужиками, каждый из которых или головы режет, или людей живьем жжет, попасть в такой цветник было просто отдыхом. Как ему показалось, бабенки были совсем не забитые, а по-своему даже раскованные. Они хихикали и строили глазки.
— Да на них клейма негде ставить, — выразил общее мнение Никифоров-старший, когда последний из будущих бойцов покинул медицинскую палатку.
По сравнению с заморенными женщинами деревни эти девки выглядели куда как аппетитнее. Хотя особо губу раскатывать не стоило — охотников до них должно было быть много и среди самой орды. Примерно по пятнадцать человек на одну.
Они очень скоро поняли, что правы. По всему лагерю поднялся пронзительный, режущий уши звон. Такой звук могли издавать только динамики громкоговорителя, один из которых они видели на столбе. Бойцы разных подразделений, даже «чушки» Шонхора, бросали работу и вскакивали со своих мест.
Отовсюду к палатке медичек стекались мужики, потные, раскрасневшиеся, гогочущие, матерящиеся… Мат этот не был связан с ненавистью, а возвращался к своему исходному значению — связанному с размножением и встречей мужского и женского начала.
Они уже явно были перевозбуждены — и на глазах обалдевших добровольцев тут и там вспыхивали свары и драки, которые начинались с толчков в грудь и заканчивались разбитыми рожами. Дерущихся с трудом разнимали их товарищи. А ведь они еще даже не дошли до палатки!