Нет, это начинался сабантуй, то есть гульбище.

Из громкоговорителей понеслась дурацкая, но заводная песня «За тебя калым отдам, душу дьяволу продам! Ты как будто бы с небес, все к тебе толкает бес!»

Несколько бойцов «Черепа» и «Смерча», обняв друг друга за плечи, нестройно подпевали, передавая по кругу бутыль с мутным самогоном.

Какой-то боец, уже захмелевший, без куртки, порвав на груди полосатую тельняшку, так что видна стала синяя татуировка, начал стрелять из автомата очередями в низкое осеннее небо, где можно было увидеть удаляющийся птичий клин. Когда обойма закончилась, он вставил новую и продолжил пальбу. Он успел опустошить три, пока ему не дали по затылку и не выбили оружие, а самого не увели со связанными руками. Кто-то и в этом хаосе придирчиво следил, чтоб не тратили сверх меры дефицитные патроны. После этого палили только из пистолетов и ружей, а из «калашей» не стреляли даже одиночными. Как рассказал Упырь, патронов у Орды куры не клюют — и есть даже станки, на которых их штампуют.

Димон заметил, что из отряда «Казбек» пили далеко не все. Некоторые, рассевшись кружком на циновках и ковриках, пыхали дымом из трубок, больших и маленьких, а еще плясали. То вприсядку, то хороводом, под угрожающее многоголосое пение, сопровождавшееся хлопками и притопываниями. Другие рядом потрошили ножами толстые тюки, похоже, захваченные на фазенде — в одном оказались женские лифчики и трусы, зато во втором был упакованный в мелкие пакетики табак, который бойцы приветствовали радостными криками.

— Наташа, а ты что тут делаешь? — Димон увидел среди женщин соседскую веснушчатую девчонку, которую помнил еще, когда она ползала, и которой иногда приносил из своих вылазок слипшиеся в комок окаменевшие леденцы. Он и забыл, что в этом году ей уже исполнилось шестнадцать. Несмотря на прохладную погоду, на ней был короткий сарафан, и ножки покрылись от холода мурашками.

— Она со мной, — загородил от него девчушку какой-то хлыщ с песьей головой на плече, в кожаном мотоциклетном шлеме. Отряд «Цербер» — звучало, конечно, даже круче, чем «бешеные». Но суть от этого не менялась. Отморозки и живорезы.

Тип смотрел на Окурка с вызовом. Упырю кивнул как близкому знакомому. Глаза у него были навыкате, красные и нездоровые. Карманы оттопыривались. Куртка запачкана то ли жиром, то ли машинным маслом. За спиной стояли еще четверо таких же, разминали кулаки, один поигрывал ножом. Петруха незаметно наступил Окурку на ногу: мол, не связывайся.

— Дядя Дима, все хорошо, — не очень уверенно произнесла Наташка. На ее руке, где только что лежала лапа «бешеного», остались красные вдавленные пятна.

— Ну, раз хорошо, то замечательно, — растерянно произнес Окурок. — Удачно время провести. А мы пошли.

И хотя хорошая драка никогда не пугала его, он видел, что сделать тут было ничего нельзя. Все вроде бы по согласию.

Рядом худенькую рыжую девчонку еще младше Наташи, вел под руку немолодой лысоватый мужик из отряда «Казбек» — вроде бы тоже старшина, с толстым брюхом и красной полосой на рукаве.

Та не сопротивлялась, шла сама, хрупкая как тростинка.

«Это ты просто завидуешь, — сказал себе Димон. — Сам-то тоже не прочь задрать любую юбку».

Ну нет, это он наговаривает на себя. На такую зеленую — ни в жисть бы не залез. Совестно. Да и хотелось не трахать все, что движется, а устроить свою жизнь нормально. Чтоб жена-загляденье и куча ребятишек… Правда, не сейчас, а когда-нибудь потом. Пока же надо было потрудиться, выслужиться. А это, как всегда повторяла мама, возможно только у хорошего, сильного хозяина.

Хотя иногда Окурку казалось, что ему нужен не хозяин, а воля-вольная — такая, чтоб творить что хошь и ничего бы за это не было. И как тут разобраться в своих желаниях?

Но то, что происходило здесь, хоть и было ему понятно — однако сильно его раздражало.

Да, никакого принуждения. Просто у «сахалинцев» еда, у них и власть. А в семьях голод, и никуда он не денется до следующего урожая. Который могут и отобрать. А может снова случиться недород… Димон слишком хорошо знал, что голод делает с человеком, как ломает его, заставляя унижаться так, как никакое животное не станет.

— Димка, пошли быстрее, — поторопил его Упырь. — А то мне из-за тебя звездячек вставят.