— Старшина, говоришь? А это потому, что они видят во мне эту… потенцию, — сказал Окурок, ухмыляясь и примеряя новые ботинки с высоким берцем. Даже росту малость прибавили. — Не, во: потенциал! А в тебе, видать, не разглядели.
Приятно было утереть нос этому гаденышу.
«Это потому, что они видят во мне воина, а в тебе жирную пиявку, — подумал он про себя. — Полезную пока еще, но которую всегда можно раздавить».
Когда они в очередной раз сделали Эдику гадость, подсунув табуретку со сломанной ножкой, так что тот грохнулся затылком об пол и чуть не убился, до Бобра наконец дошло, что ему тут не рады. Не сказав ни слова, он встал, развернулся и вышел за дверь, хлопнув ей со всей дури.
«Скатертью дорожка. Пусть валит в другой отряд. К этим чумазым, которые деревяшками машины топят, там ему место. А то здесь мы его пристрелим нечаянно».
А через пять минут, когда ржач, сопровождавший уход Бобра, еще не утих, в дверь зашел Мишка. Он угрюмо смотрел то на одного, то на другого взрослого рекрута, словно готовый в любой момент принять вызов и драться за уважение в новой стае. Он опасался, что смех адресован ему. Но его пока никто не задирал.
По правде сказать, все сами ощутимо мандражировали: вдруг не примут? Вдруг в рабы запишут, а не в солдаты?
Все знали, что дед Мишани воевал против пиндосов и погиб года за три-четыре до наступления Большого-Этого-Самого.
«Видать, хочет продолжить фамильную традицию, — подумал Димон. — Но пиндосов-то для него где взять? Есть они еще на свете или вымерли как слоны или мамонты?»
Если поход будет, то явно поближе. Куда? А бог знает. На запад, к Центру? На юг, поближе к Кавказу? На восток? В Казакстан? К татарам? Или дальше — на Урал? Ну нет, что они там забыли… Не ближний свет.
Хочет стать великим воином. Убивать врагов, грабить их дома и насиловать их женщин. Дуралей.
«Хотя кто в пятнадцать не хотел брать женщин силой? — философски подумал Окурок. — Особенно если девчонок в деревне мало, а сам ты костлявый чудик и заикаешься через слово?»
Впрочем, он почувствовал к Мишке что-то вроде симпатии. Своих сыновей у Димона никогда не было, да и не мог он их иметь. А парнишка был неплохой. Этот, скорее, не насильничать хочет, а жену себе украсть, как много где теперь принято.
От Михаила, который был глазаст и привык лазить где ни попадя, Окурок узнал, что не все у чужаков так гладко, как кажется. Многие машины шли пустыми. У многих тент, борта, стекла или стенки кабины пробиты пулями. И народу у них не так много, как они вначале подумали. Видать, людей недобор. Не больше шестисот человек, включая «бешеных», которые примкнули к ним недавно. Хотя если посмотреть на тачки, то можно подумать, что их все полторы тыщи.
А если у них впереди намечались новые лихие дела… значит, им нужна свежая кровь и свежее мясо. И они не откажутся принять десять-двадцать… а то и тридцать крепких деревенских парней, умеющих стрелять, добывать себе еду и переносить тяготы походной жизни.
Стол был богатый, такой не каждый день увидишь. Каждый принес, что мог. «Сахалинцы» не препятствовали передвижению жителей по деревне. Им на это было, похоже, наплевать. В доме Окурка собрались типа на поминки, но одновременно для важного дела. Пили за помин души усопшей бабы Стефании и обсуждали детали своей будущей службы. После атома, зимы, голода и мора похоронные обряды упростились до предела. Хоронили обычно почти сразу же после смерти без всякого бдения, а простенькую поминальную трапезу устраивали всего раз.
На потертой скатерти стоял неразведенный спирт в стеклянной банке, пластиковая бутыль самогона, кастрюля с вареной рыбой. К ней была перловая каша. В горшке исходила паром тушеная зайчатина с картошкой, с укропчиком — все следили, чтоб никто не таскал себе слишком много, и чуть что лупили ложкой по рукам. А могли бы и по бестолковке. Из ржаной муки испекли пирог с голубятиной. А жестких ворон Окурок отдал соседским ребятишкам — пусть жарят, не жалко.
Тут же стояли квашеная капуста, соленые огурцы. Вилок не было. Вилки на столе на поминках — это вилы для покойника на том свете.
Естественно, они не сами это приготовили. Соседка Танька — не брюхатая, а другая — постаралась. Окурок ее за это отблагодарил, прислонив к стенке и как следует отжарив тут же в соседней комнате, пока остальные хрустели огурцами и расхватывали немытыми руками куски дрожжевого пирога. Она была только «за». Явно хотела прибиться поближе к мужику, который, как она считала, шел к успеху. В этом жестоком мире одинокой женщине труба. А ее муженек как раз недавно отбросил копыта.
Может, у нее были далеко идущие планы, но Димон ничего не обещал. Женитьба пока подождет.