Так это не сказки! И большая орда действительно пришла. А это означало, что — к худу или к добру — но их жизнь изменится навсегда.

Окурок не был дураком и вслух возражать не стал, но про себя отметил — ему суют лапшу в уши. Несмотря на то, что академий и даже школ он не кончал, чутьем он понимал — нет никакого правительства давно. Уже лет пятьдесят. Да и Сахалина, скорее всего, тоже нет, или там никто не живет. Где он вообще, этот остров? Рядом с япошками или рядом с турками? Димон попытался вспомнить карту, но память не сохранила те краткие уроки, которые ему давала мать по старым учебникам. Гораздо более ценным казалось научиться ловить рыбу, ставить ловушки на зайцев, шилом, иглой и суровой нитью чинить обувь и одежду… Отбиваться от зверей — двуногих и четвероногих.

Вроде где-то на юге это. Далеко. Никто оттуда бы не добрался по суше.

Конечно, они тоже банда, эти «сахалинцы». Но большая, сильная и организованная. Вон как у них снаряжение подогнано. И какой камуфляж! И какая тачка! И оружие — одного взгляда на их автоматы Окурку хватило, чтоб понять — люди Гоги были им не ровня. А уж артиллерия, которой они шибанули по Гогиному дворцу… даже если промахнулись.

Одно их название говорило о многом. СЧП. Просто музыка. Надо быть грамотным, чтоб такое придумать. Значит, их вожак и кто-то рядом с ним — люди головастые. Все бригады, которые приходили до этого, обычно называли себя по имени населенного пункта, откуда родом были или где вместе сошлись, или где у них лагерь был. Типа саранские, самарские, волжские. Разве что «бешеные» назывались просто «бешеными».

А все их армейские словечки? Сейчас никто таких не употребляет. Только матерятся и ухают, как обезьяны-шимпанзе. А тут сразу видать и дисциплину, и выучку. Народу в деревне это понравится, особенно тем, кто постарше.

Но, конечно, от всего этого они не становились менее опасными. И опасаться надо было не краснорожего буяна с бородавкой. Нет. Выросший на пустырях, в темных дворах и на заваленных мусором улицах, где люди были опаснее волков, Окурок усвоил с детства несколько простых правил. «Бойся не той собаки, которая лает, а той, которая молчит».

Поэтому чувствовал, что Федя ему горло не перережет, хоть и хватается постоянно за нож. Максимум в морду даст. Даже Шонхор и то выглядит опаснее, как затаившийся в траве змей. И нож на поясе тоже носит, и пистолет в кобуре, хоть и завхоз. Такого злить и подводить не надо. Но больше всего надо было опасаться того, чьим голосом говорил этот маленький приборчик. Даже этим двоим он внушал страх. И завтра с ним сюда наверняка приедет орава таких, для кого человека грохнуть — как муху прибить.

— Сделаешь все хорошо, никто тебе голову не отрежет, понял? — Чингиз продолжал брать его на понт, но Окурок смекнул, что бояться не стоит. — А попробуешь сбежать, из-под земли достанем. Мы сюда приехали надолго, если че. Тут теперь наши порядки будут.

— Все, за работу! — Борманжинов дал обоим понять, что разговор закончен. — Послезавтра вы, валенки деревенские, увидите меч Всевышнего. Как наши друзья нохчи говорят.

«Нохчи? — не понял это слово Димон. — Какие еще такие нохчи? Это что, народ, или род занятий, или кличка такая?»

Подъехала еще одна машина — Окурок узнал «японку» из автопарка Гоги. Задняя дверь распахнулась и оттуда, тяжело отдуваясь, вылез… мля, знакомое лицо! Точнее, рожа. Бобер собственной персоной! Уж его-то пропитую морду можно спутать только с чьей-то жопой. И тоже уже значок с орлом нацепил себе на куртку. Так вот кто помог этой братве быстро всю пехоту Гоги уделать. Знал, видно, куда ветер дует.

Бывшая «правая рука» хозяина паскудно улыбнулся, обнажив десять настоящих и восемь золотых зубов — был у них одно время в деревне стоматолог, использовал старые материалы для протезов. Окурок сам ему золотые коронки носил. И зубы драл хорошо. Жаль, после «белочки» на собственных подтяжках повесился.

Бобер был одет как всегда добротно: брюки хорошей ткани, крепкие ботинки, кепка из нерпы — видать «фирма», раз не вылезла за столько лет и не порвалась. Куртка из оленьей кожи, это уже новой работы. Но сальные волосы и мятое, будто распаренное лицо выдавали в нем любителя бухать по-черному.

Гога, сам из-за болезни печени ограничивавшийся стаканом вина из собственного подвала (цел еще тот или нет?), порол Эдика за это как сидорову козу, но шкура у того была, видимо, дубленая. Каждый раз отлеживался, и ставился на прежнее место — никто так, как он, не умел обдирать холопов.

На боку у него болталась кобура, а значит, ему доверяли и он был не пленник. На жирной шее висел металлический свисток, которым он раньше любил подгонять батраков.

— Эй, Бобр! — окликнул его Шонхор. — Я нашел кента тебе в помощь. Теперь берите ноги в руки и идите тормошить ваших утырков. Все на субботник! Чтоб все дочиста вылизали. Пусть знают, что пришли новые хозяева. Доржи и Бурульдинов пойдут с вами.

Двое молодых бойцов с раскосыми глазами, вооруженные «веслами» — «калашами» с деревянными прикладами, остались с ними, переводя с одного на другого настороженные взгляды.

— Все, Чингиз, поехали! У нас дела.

— Еще бы, — огрызнулся бородатый. — Мне Сам сказал тут каждую дыру облазить. Ну все, салаги, послезавтра в семь ждите нас в гости, га-га-га.