«Будем считать, что калмык».

— Короче, — продолжал лысый. — Послезавтра в семь утра мы заедем в село… у вас есть часы?

Окурок помотал головой. Он лихорадочно пытался вспомнить, у кого есть рабочие часы, но последние механические сломались в прошлом году. А для электрических давно не было батареек. Раньше у него были наручные, но в походах ломались часто, да и надобности особой не было. В Сталинграде, конечно, можно было найти все, что угодно — но руки не доходили. Да и батарейки почти все уже были испорченные.

— …ть. Ну и лоси, — брезгливо выматерился Чингиз. — Живут тут как дикари, даже времени не знают.

— Так дай ему, Федор, у тебя же их мешок. Дай нормальные. Швецарские.

— А я-то с чего, Шонхор?.. Без ножа режешь. Э, ладно, — махнул рукой разведчик и запустил лапищу в подсумок, достав оттуда блестящие «котлы». — На, подавись. Надеть-то сумеешь?

Часы были неплохие — тикали, время показывали. Стрелки светились в полутьме. А надпись «ватер-резистант» латышскими буквами означала, что вода им не страшна. Это, конечно, вранье, бултыхать в ручье или луже их все равно не стоит.

Цифры на них были тоже не русские (1,2,3…), а иностранные (I, II, III…).

Окурок считал себя довольно грамотным. Знал цифры и буквы — и российские, и латышские, хотя складывал первые только в короткие слова, а вторые почти никак. И предложения больше чем из пяти-шести слов воспринимал плохо. От них начинала болеть голова. Умел считать в столбик, мама научила… но с умножением и делением даже двузначных чисел у него был швах.

Остальные — и крестьяне, кто из молодых, и его друзья-бродяги — знали еще меньше.

Наверно, часики позаимствовали в доме Гогоберизде. Любил он такие безделушки, но конкретно эти для него слишком простые, их носил кто-то из «быков». Может, и со жмурика сняли. Интересно, живой ли Гога вообще или в плену? Плюнуть бы в харю ему напоследок. А гаденышу Королёву сапогом по поганой роже — за каждый его тогдашний удар кнутом по одному разу…

— Вот тебе значок, — Борманжинов протянул ему какую-то металлическую бляху. — Ты еще не один из нас, но для твоих ближних это будет так. Повесь на грудь.

Только сейчас Окурок увидел, что такие же штуки носят оба его собеседника. Да и у всех остальных бойцов, на которых он мимолетом скосил глаза, были подобные.

Значок был необычный. Он был похож на старые монеты из желтого металла, но не золота. На круглой металлической пластине поверх другого изображения была грубо отштампована картинка, изображавшая раскинувшего крылья орла. Орел был с двумя головами, почти как Горыныч, только головы были в коронах. А сидел он, опираясь когтями на знамя, к которому были прислонены меч, щит, автомат и гранатомет. Чуть ниже «калаша» и РПГ было изображение какого-то острова. Цеплялась пластина к одежде припаянной булавкой.

Закончив с этими делами, Шонхор открыл было рот, чтоб продолжить, но в этот момент раздался посторонний шум — негромкий, но противный треск.

— Чингиз, Кречет, доложите обстановку! — произнес голос. Доносился он из расстёгнутого кармана жилета Шонхора и показался Окурку бесцветным и полностью лишенным выражения. Будто автомат говорил. Не тот, который стреляет, а тот, который, как Шварцнегр, железный.

Он догадался, что это, хотя сам в руках таких не держал. У Гоги тоже было несколько радиостанций, но побольше, которые только в машине можно возить. Удобная штука.

На обоих голос подействовал как удар плетки. Они напряглись, лица их вытянулись, а про пленника словно на время забыли.

— Первый, это Кречет, — видимо, сначала должен отчитаться Шонхор. — Докладываю! Обнаружен один местный. Мужчина лет сорока пяти, охотник, у них в авторитете. Согласился сотрудничать. Обещает устроить прием и обеспечить дома҅.

Рация произнесла в ответ что-то скороговоркой. Что именно, Димон не слышал, но тон показался ему недовольным.