Вообще удивительно, что все дети Клауса фон Штауффенберга выжили в разрушающемся Третьем рейхе и начали новую спокойную жизнь в послевоенной Германии. Есть версия, что Генрих Гиммлер после покушения на фюрера 20 июля 1944 года пообещал, что семья фон Штауффенберга будет полностью уничтожена. Тем не менее все дети легендарного полковника живы и по сей день. И у всех – дети, внуки.

– С моей второй половинкой мы поженились в 1958-м, оба были еще совсем молодые. Я тогда был лейтенантом, служил в Вайдене, в Оберпфальце. А потом она переезжала со мной везде, куда только меня не посылали. А таких переездов было около двадцати. Были в Америке, в Англии. Она никогда не работала, так и осталась офицерской женой.

– Как ваши сыновья относятся к тому, что их дед – герой? Вы ведь наверняка рассказывали им об их дедушке? Как и когда?

Бертольд задумался.

– Не помню точно, когда впервые рассказал им. Но главное, что я сказал им: «Вам всем обязательно нужно прочитать о нем». Дед – это не такое близкое родство. Вот что я сам знал о своих дедушках? Одного я вообще не застал, он умер еще задолго до моего рождения. А другой всё время болел. Они были для меня людьми из далекого прошлого. А если ты не застал человека живым, не соприкоснулся с ним, он для тебя всего лишь фигура из прошлого… Хотя для моих детей фамилия – тяжелая ноша, потому что она известна каждому. И все их спрашивают, не родственники ли они «того самого Штауффенберга». Это накладывает некие обязательства. Знаю по себе.

Человек должен быть известен своими делами, а не именем. Ведь с тобой сразу начинают связывать какие-то ожидания. Я всегда говорил сыновьям, что известная фамилия – это как кредит: если вовремя платишь проценты – это плюс, если нет – минус. Так что нужно платить проценты. В общем, мои сыновья послушались меня. Они очень много прочитали о своем деде – практически всё, что было напечатано. Но их восприятие прочтенного отличается от моего. Можно сказать, оно более отстраненное, ведь для них-то речь идет о постороннем человеке. С другой стороны, и моя близость с отцом не слишком велика…

– Если вернуться к фамилии…

– О… – Бертольд тут же перебил, словно сам пожалел, что отдалился от этой темы. – Конечно, должен признать, быть сыном героя Сопротивления сегодня намного лучше, чем сыном нацистского преступника. Но, с другой стороны, возьмем, к примеру, Никласа Франка. Если он скажет, что его фамилия Франк, то вряд ли кто-то сразу сопряжет его с тем самым Франком из Кракова. В 1958 году у нас был военный пастор Ганс Гиммлер, евангелист, у которого не было родства с Генрихом Гиммлером. Но он носил ту же фамилию. Так бывает. Но Штауффенберга знает каждый. У нас длинная фамилия. Такие фамилии помнят. И, конечно же, это бремя. Ведь было по-всякому. К примеру, теперь мне уже не нужно прятаться, но много лет назад были люди, которые считали меня сыном предателя, а заговор 20 июля – предательством. Просто большинство из них уже умерло. В моем роде войск – в танковых войсках – таких было мало. Но мне порой писали гадкие анонимные письма. Когда я проходил обучение в Америке, там вышла книга об отце и меня приглашали на все рекламные акции, возможно, поэтому она неплохо продавалась. Так получилось, что с годами интерес к антигитлеровской оппозиции рос. И вы пришли ко мне, чтобы снять меня, – это ли не подтверждение? Вроде бы война уходит в далекое прошлое, а интерес всё растет и растет.

– Наверное. Мы делаем документальное кино. А ведь были и художественные фильмы про вашего отца. Вот «Операция “Валькирия”», где главную роль сыграл столь нелюбимый вами Том Круз…

– М-м-м. – Фон Штауффенберг кокетливо поморщился. – «Нелюбимый» – неправильное слово. Участие в фильме Тома Круза довольно сомнительно потому, что он последователь сайентологов, а это тоталитарная секта. Мы же – род аристократический и католический. В одном интервью относительно этого фильма я высказал свое недовольство выбором актера на главную роль – многие меня похвалили, а многие и обругали, мол, ишь какой нашелся. Но фильм был сделан. Это – крепкий, даже, можно сказать, неплохой голливудский продукт. Удивительно, что американцев вообще зацепила история моего отца. Я проследил за судьбой фильма и узнал, что он не принес баснословной прибыли создателям, но по крайней мере окупил себя. Есть и другие фильмы про отца. Как я знаю, первый фильм о нем был снят в 1955 году.

– А с какими чувствами сын смотрит на экран, где актеры играют и его отца, и мать, и его самого?

– Мне всегда непросто видеть себя со стороны, тем более это какой-то придуманный образ. То же самое по поводу моих отца и матери.

– Вы ходили в кинотеатр сами или вас пригласили на премьеру?

– Не то чтобы я очень хотел… Но принял приглашение на премьерный показ, потому что выручка от него должна была быть перечислена в фонд какой-то благотворительной организации. Ну и еще один из моих племянников снялся там в эпизоде. Но что меня удивило, так это то, что на премьере многие молодые люди плакали. Так их тронула история моего отца. Сам я, конечно, не плакал, потому что я не такой эмоциональный.

– Мне показалось, или вас немного настораживает молодое поколение?

– Настораживает? – Бертольд нахмурился и замотал головой. – Нет, не так. Нынешним молодым людям очень трудно объяснить, что такое жить при тоталитарном режиме. Они не могут себе этого представить. Они ничем не ограничены в своих действиях, не понимают, почему нельзя говорить что думаешь, не понимают, что за лишнее слово можно было угодить в концлагерь. Я всегда говорю, что свобода и голод в чем-то похожи: ты можешь понять, что такое голод, только тогда, когда тебе совсем нечего есть, когда ты не знаешь, удастся ли тебе поесть в следующий раз. То же самое со свободой. Нельзя просто попробовать быть свободным или несвободным. Потому что все будут знать, что это «понарошку», что завтра снова всё вернется на свои места. Поэтому молодежь до конца не понимает, что такое «несвобода». Можно попытаться ей объяснить. Хотя бы для того, чтобы побудить поразмыслить над этим. Но это всё равно не станет частью ее жизни. Поэтому начинаешь спрашивать себя, сумеют ли молодые распознать момент, когда свобода окажется под угрозой, не произойдет ли это лишком поздно?..

Клаус фон Штауффенберг, отец Бертольда, за долгие годы превратился в штамп. Он одноцветен. Он положительный во всех отношениях герой. Он любит свою семью и спасает Германию. Это не человек – картинка. Таким ли был реальный фон Штауффенберг, который с надеждой принял приход Гитлера к власти, который воевал в Польше и Франции? Считается, что дальнейшие зверства немцев, особенно в СССР, «открыли ему глаза» на Гитлера. Думаю, если честно, не зверства, а скорее – при всём подлинном уважении к этому человеку – глупость всей Восточной кампании. И чем больше растворялась надежда на господство нацистов в мире, тем больше фон Штауффенберг сомневался в Гитлере. По крайней мере эта версия более правдоподобна и человечна, чем глянцевый образ с лицом Тома Круза. Впрочем, немцам, как сказала внучатая племянница Германа Геринга Беттина, после войны совсем было нечем гордиться и не на кого равняться – и им нужны были новые герои-бренды, такие как Роммель, Штауффенберг… Мало ведь кто вспоминает генералов, спланировавших покушение на фюрера 20 июля 1944, – людей, которых зверски пытали, а потом убили. Все знают, что лицом покушения стал фон Штауффенберг, – его только и чтут.

Да, наверное, неправильно рушить идеалы. Тем более чужие. Тем более которые так нужны немецкой нации даже сегодня. Но Штауффенберг с человеческим лицом, прошедший долгий путь от уважения к Гитлеру до ненависти к нему, куда интересней любых глянцевых картинок.