Анье полулежала в своем шатре. Ройне и Тиа хлопотали вокруг госпожи, смачивая ей виски и подсовывая под нос ароматические соли. Танниэльт отважно нес стражу у порога, и когда в шатер вошел слуга с подносом с кубком пряного вина, чтобы госпожа подкрепилась, юноша смерил его суровым взглядом и нарочито положил руку на рукоять кинжала, нахмурив брови и вздернув подбородок.
Слуга поставил поднос на столик возле постели. Анье лишь уголком глаза уловила движение. Она даже не осознала, что привлекло ее внимание, но взгляд словно притянуло к его руке. А потом к лицу.
Вирранд замер на полуслове с открытым ртом от пронзительного визга Анье.
— Ойааааа! Ойааааааа!
Он вскочил и бросился к шатрам. Король не встал, просто смотрел ему вслед, словно уже знал все. Бард встал совсем рядом с ним.
— Сатья, — король тронул его за рукав. — Это то, что я думаю?
Навстречу Вирранду из шатра выскочил какой-то человек, за ним с обнаженным кинжалом Танниэльт. Анье продолжала орать — стало быть, жива. Вирранд резко обернулся к убегавшему. Что-то странное было в его движениях — стремительные, длинные скачки, какие-то дерганые. Так поворачивает голову птица.
Вирранд не помнил, что он орал, что приказывал, что орал наместник, что вообще было, но беглеца завалили стрелами уже на самом берегу Синтара, и он упал лицом в речной песок. Фарна оказался у трупа первым.
— Барда… надо…, — прошептал Вирранд, глядя на лицо убитого.
— Кто же думал, что здесь, в Королевской пятине-то такое, — пробормотал Фарна.
Недосказанное было слишком понятным и слишком страшным, чтобы произносить это вслух.
Подбежал наместник. Ахнул.
Перед ними было то, что уже много поколений жило только в сказках и преданиях. На гобеленах, рисунок которых не менялся веками, в книгах сказок, картинки в которых от века к веку строго повторялись.
У мертвеца была темно-серая кожа, большие круглые ярко-желтые глаза и ярко-красные губы. В распахнутом в беззвучном крике рту поблескивали слишком большие клыки. Волосы были белыми. Черты лица и телосложение были слишком человеческими, от чего тварь казалась еще ужаснее.
— Сними с него… — знаком показал Вирранд. Фарна быстро распорол кинжалом одежду. Вирранд стиснул зубы. Теперь различие было слишком очевидно. Не мужчина и не женщина. Не человек. Только внешнее сходство.
«Как же они плодятся-то?»
Ойха. Никто не знал, как ойха размножались, и размножались ли вообще, потому, что люди все же выбили их, а детенышей ойха не встречал никто и никогда. Так что мудрые предполагали, что ойха были созданы один раз и навсегда, и размножаться не могли. Но кто их создал, и смертны ли они как таковые — тоже никто не знал.
Они больше всего напоминали термитов, и крепости их походили на термитники. Они выжирали вокруг все живое — людей, скот, диких зверей — а затем переселялись на новое место. Спасало лишь то, что ойха, в отличие от термитов, не размножались. Или размножались чудовищно медленно. Когда люди уничтожали очередной термитник, они находили там только оружие, останки страшной трапезы — и больше ничего. Даже самый нищий человек имел какие-то личные мелочи — хоть амулет на шнурке. У ойха не было ничего подобного. У них даже не было доспехов — жесткие костяные пластины сами нарастали на их теле.
С ними нельзя было договориться. Если у них и был язык, люди его не понимали. Ойха могли повторять слова людей, но за ним не стояло смысла. И все же у них был разум, потому, что в Грозовые Годы они вели против людей беспощадную войну, тяжелую, страшную, а для этого нужен разум и речь. Или был кто-то, кто направлял их действия. У них были вожди, более разумные, чем остальные, и главного из них звали Майюхитта. Но предания не говорили, откуда люди узнали это имя.
Непонятно было, появились они в этом мире раньше людей или пришли одновременно с ними. Люди вошли в мир по Белой Дороге, дороги ойха не знал никто. Эрин Эньяльт предполагал, что они пришли из-под земли, из Провала или даже из-за Провала. Что на этот счет думают Ночные, никто не знал.