Он еще тогда понял, что она темная лошадка, и не слишком доверял ее видимой скромности, которая казалась ему лишь причудливой формой той чудовищной гордости, которая была присуща всем Эртега.

Десятки представителей этого древнего и гордого рода наверняка завертелись бы веретеном в своих усыпальницах, узнав, что одна из них стала любовницей принца, словно какая-то актриска. Еще меньше они бы, вероятно, одобрили историю с ограблением танной Далией половины двора, однако в последнем сеу Кармеж уверен не был – если, конечно, говорить о настоящих Эртега, каковыми они были на самом деле, а не о тех, которые были описаны в хрониках и балладах (по большей части сочиненных по их заказу, к слову).

Тан Кармеж не любил хронистов, полагая, что они то и дело придумывали всякую нелепицу (а те, кто не придумывал сам, переписывал из более ранних источников). В особенности от вредоносного племени пострадал бедняга Лорн Базас, который был королем слабым, но не слабоумным, каковым описывали его хронисты, служившие Фейне и Альменарам. Ему принадлежало несколько прекрасных начинаний, которые, несомненно, принесли бы Бреле немалую пользу, если бы ему удалось претворить их в жизнь. К несчастью, последний Базас оказался заложником многочисленных ошибок, совершенных своими предшественниками, исправить ситуацию он не смог, и ему пришлось принять на себя всю тяжесть последствий.

Возвращаясь к последней Эртега, дело, собственно, было вот в чем: существенным источником дохода всех королевских фавориток, а также жен и любовниц власть имущих, были вьющиеся вокруг них разного рода просители, стремящиеся урвать должность, поместье, назначение в престижный полк или прибавку к ренте в обмен на дорогие подарки или денежные подношения. Всех этих просителей (за исключением нескольких, которым она помогла бесплатно) танна Эртега отправила восвояси, причем так ласково и душевно, что те даже не сумели обидеться. Она не может злоупотреблять доверием его высочества, говорила она своим бархатным грудным голосом, кроме того, положение его пока шатко и непрочно, поскольку король еще не полностью забыл его прошлые прегрешения; и ей, и принцу деньги сейчас очень нужны, и ее благодарность человеку, который бы согласился их поддержать, не знала бы границ, ведь, возможно, в будущем все изменится. В это же время прошел слух, неизвестно откуда взявшийся, что принц Арно собирается жениться на танне Эртега. Говорили даже, что свадьба уже состоялась втайне от всех. Ее уже успели узнать достаточно хорошо, а потому в правдивости этого слуха никто не усомнился.

К девушке хлынул новый поток посетителей: на этот раз с «совершенно бескорыстными» дарами в виде драгоценностей и туго набитых кошельков – «в знак дружбы и уважения». Нельзя сказать, чтобы таких людей было чрезмерно много – и это не может не радовать, ибо свидетельствует о том, что этот двор еще не окончательно лишился разума – однако, нельзя сказать, чтобы их было и мало; и среди них были те, от кого он меньше всего этого ожидал. Сиверра уговаривал короля положить конец бесчинствам алчной девицы или хотя бы раскрыть глаза несчастному обманутому принцу на то, с кем он связался; однако, судя по тому, что несчастный принц непонятно на какие средства (из казны ему выделялось не слишком много) купил пару баснословно дорогих лошадей и серьги с огромными топазами в подарок новой возлюбленной, а потом заказал у портных новый гардероб, он не только знал о ее противообщественной деятельности, но и пользовался ее плодами. Вскоре выяснилось, что Арно всячески поощрял слухи о своей предстоящей женитьбе на танне Эртега и даже во всеуслышание объявлял об этом. Сама же она сделала огромное пожертвование сармалатам на нужды бедняков. Сиверра настаивал на немедленном аресте девицы за обман и мошенничество, однако у него ничего не вышло: несмотря очевидность надувательства, доказать его не представлялось возможным – она не произнесла ни одного слова, которое могло быть расценено как ложь. К тому же, вместе с ней пришлось бы арестовать и принца, о чем, разумеется, никто и не помышлял.

Тем временем слухи о происходящем вышли за пределы дворца, и к оборотистой девице потянулись не принятые при дворе представители знатных семей и именитые горожане. Конец этому непотребству положил командор Рохас, взбешенный тем, что вдова его покойного друга-однополчанина принесла все свои сбережения в надежде обеспечить будущее своих сыновей (Рохас и так бы его обеспечил, но ей, видимо, хотелось большего). Неизвестно, что он ей сказал, однако танна Эртега вернула глупой вдове ее деньги и в дальнейшем отказалась от своих хищных маневров.

Оставался вопрос со слухами о женитьбе принца, однако король сказал, что сам с этим разберется.

Надо отдать должное смелости танны Эртега: ее план, несомненно, был очень рискованным. Кармеж спрашивал себя, отдает ли она себе отчет в том, что если она получит отставку от принца, то придворные ее просто уничтожат? Впрочем, вопрос был скорее риторическим: он был уверен в том, что она не только осознает грозящую ей опасность, но и имеет на случай провала запасной план (и скорее всего, не один). Дальнейшие события подтвердили его правоту: вскоре пошли неясные слухи, что она помогла одной из обобранных ею дам помириться с отцом, грозившем лишить ее наследства, а другой – привлечь внимание давно нравящегося ей кавалера. Несчастные влюбленные и жертвы семейных неурядиц мгновенно узрели свет надежды и устремились к ней за советом. Можно было не сомневаться, что плот танны Далии еще долго останется на плаву в бурных волнах моренского двора.

Сеу Кармеж снова взглянул на девушку. В свете факелов волосы ее переливались красноватыми отблесками, а янтарные глаза горели лихорадочным огнем, вызывая в воображении образ кипящей лавы. Он невольно поежился, хотя, разумеется, во все эти суеверные глупости не верил. Девица была всего лишь авантюристкой, необычайно ловкой, но в сущности, безвредной, по крайней мере, в настоящее время, пока она была еще очень молода, ветрена и беспечна. Он мало задумывался о том, кем она может стать лет через десять-пятнадцать: сам он до этого времени не доживет, а участь тех несчастных, которым придется иметь с ней дело, его не волновала ни в малейшей степени. Тем не менее, она уже и сейчас виртуозно умела нагнать страха, напустить тумана и создать вокруг себя ореол таинственности. Неудивительно, что многие считали ее по-настоящему опасной; те же Рохас с Сиверрой, недолюбливавшие друг друга, проявляли в этом вопросе поразительное единодушие. Впрочем, оба они были молодыми болванами, слишком много возомнившими о своем уме и проницательности, а вот то, что его августейший воспитанник, не отличавшийся склонностью к мистицизму и драматизму, купился на эту игру, было действительно странно.

«В наш теплый славный серпентариум пробралась рысь, – с печалью в голосе поведал ему король как-то раз, еще до начала всей этой истории, – пока что она тихо сидит под корягой, но вскоре земля оросится кровью и ядом». Пояснять свою мысль Эрнотон не стал, но было и так ясно, о ком речь.

…Пожалуй, в одном командор был прав: она действительно любила прогуляться по краю бездны…

«Рысь», тем временем, легонько треснула альда Кане, потянувшегося за картой, веером по руке и что-то сказала с тихим смехом. Компания опять затряслась в беззвучном хохоте, кроме Мантеня, который не дал себе труда сдержаться и загоготал на весь сад.

Альд Кане и сеурин Мантень были давними противниками во всем и обычно ухаживали за одной дамой, чтобы не прерывать соперничества ни на миг. Узнав о связи танны Эртега с принцем, они были возмущены до глубины души и, оскорбленные в лучших чувствах, отправились волочиться за альдой Монтеро. Впрочем, несмотря на радость танны Камиллы, задержались они у ее ног ненадолго. Во-первых, прекрасная альда не умела, подобно танне Далии, а может быть, и не хотела сдерживать воинственные порывы новообретенных поклонников (и более, чем вероятно, что поощряла их), они повздорили, и чтобы сохранить лицо, им пришлось драться на дуэли, несмотря на явное отсутствие желания к этому занятию. К счастью, дело обошлось лишь царапинами. Во-вторых, существовала опасность, что командору Рохасу, хоть он и не имел репутации ревнивца, не понравится подобное внимание к его любовнице, что грозило самыми печальными последствиями. В-третьих, к большому облегчению поклонников, танна Камилла отбыла на богомолье.

С богомольем вышла очень интересная история. Танна Монтеро, хоть и посещала вместе с королевой все службы, но в большом религиозном чувстве замечена не была, поэтому ее внезапный духовный порыв необыкновенно удивил придворных – кроме тех немногих, кто знал, что произошло на самом деле. А произошло следующее: принцесса Мелина каким-то образом узнала, что альда подкупила ее камеристку и с ее помощью за ней следит. Если бы это дело дошло до ушей короля, незадачливой альде не поздоровилось бы, но, к счастью для нее, Эрнотон в тот день уехал в узком кругу в охотничий домик, и пришедшая в неописуемую ярость принцесса, не в силах ждать ни минуты, отправилась жаловаться королеве. Та ее немного успокоила и уговорила выслушать оправдания своей статс-дамы.

Выяснилось, что альда имела намерения самые благие – уберечь ее высочество от дурного влияния одной из ее фрейлин и не позволить ей увлечь ее на путь порока, на корню погубив ее будущность. Услышав про путь порока, принцесса сразу сменила гнев на милость и согласилась на предложенное королевой наказание – две недели в монастыре. Вот так танна Камила отправилась молиться и каяться, а два молодых бездельника – искать новый предмет страсти.

Им оказалась восходящая звезда, не так давно осветившая небосклон брельского двора, Ива Нелу. Здесь соперники столкнулись с новой сложностью – практически постоянным присутствием подле звезды ее мужа, который был еще менее приветлив, чем Меченый, но не отличался его терпимостью. В отсутствие мужа красавица либо сидела дома и никого не принимала, либо позировала Виотти в присутствии следившей за ней злобной старухи, нанятой им в компаньонки для жены. (Вероятно, Нелу бы и на таких условиях не дал бы своего согласия, будь хоть трижды Виотти гением, однако король без обиняков заявил, что если величайший художник своего времени, которого он три года заманивал в Брелу, желает запечатлеть на своей картине танну Иву, то она должна там оказаться, и попытки лишить страну шедевра будут расценены как государственная измена). В общем, ухаживать в таких условиях было совершенно невозможно, и соблазнители отступились, тем более что Кармеж самолично передал им совет короля перестать тревожить покой первого министра и отстать от его жены.

Другие дамы и девицы казались им то недостаточно красивыми, то слишком пресными, то чересчур недосягаемыми, то излишне доступными, и немного помыкавшись, горе-соперники вернулись к танне Эртега. Вряд ли они рассчитывали на какой-то шанс, ведь даже самые ненаблюдательные заметили слабость танны к особам королевской крови (что та немедленно продемонстрировала, бросив обжигающий взгляд на в очередной раз обернувшегося королевского бастарда), однако же, вероятно, они рассудили, что, по крайней мере, с ней не скучно.

Спектакль подошел к концу, доказав справедливость высказывания древнего философа о том, что любое страдание временно, счастливые зрители разразились бурными овациями, и стали расходиться. Сеу Алфей Кармеж подошел к танне Эртега и ее свите, поклонился и произнес:

– Его величество желает побеседовать с вами, танна Эртега. Извольте следовать за мной.