"Не много. Армия почти бессмертных, с вселёнными в них жмурами, нарушает правила. Босс согласился и отослал запрос наверх. Думаю, примут меры".

"Рихтгофена отзовут?" – с надеждой спросил пассажир, прозрачно намекая – и тебя тоже.

"Вряд ли. Что с воза упало… Там какие-то законы странные, проще перетерпеть его переползание в следующего грешника, нежели срочно выдёргивать обратно на зону. Кстати, в преисподней считают, что в ближайшие десять лет большая война непременно разразится".

При упоминании о десяти годах Ванятка тоже разразился, правда – словесами. Надеялся раньше избавиться? Терпи, грешник!

Героические полёты вокруг Альбасеты на этом закончились, потому что командование ВВС решило экспроприировать единственный "Фиат" для изучения основного истребителя противника. В уцелевший "Ньюпор-Деляж" не только меня, но и Копеца не загонят никакие силы рая и ада. Поэтому – бак с вином на дорогу и в Картахену. Как раз после обычного утреннего налёта "Кондора".

Алонсо на прощанье подарил мне нелепый "маузер" на ремне и в большой деревянной кобуре.

– На память, камарад. Читал, что в Мировую войну русские пилоты "маузерами" вооружались. Пятая колонна лютует в тылу, а у вас даже ТТ нету. Фелис бьяхэ! Счастливого пути!

– Адиос!

Где логика? Я ему самолёт разбил, а он мне свою артиллерию отдал. Ещё придумать надо, как оружие пристроить. Велик слишком пистоль. Пока обернул его коричневым пиджаком ОГПУ и забрался в кузов. Зато Ванятке понравилось. Он разговор сбоку завёл, издалека.

"Ты, как я понял, в Иерусалиме жил. Ну, где сказки про Христа всякие. А умер когда?"

"В шестьдесят седьмом году. Без тысяча девятьсот. Говорю – не люблю вспоминать".

"Наверно, странно тебе – современная техника. Тот же "маузер". У вас не было таких".

"Это – частности. В большинстве войн противники имели примерно равное вооружение. Важно не само оружие, а то, что оно убивает людей и отправляет души в чистилище. И без пушек-винтовок-танков на поле боя погибали десятки тысяч".

Грузовик тормознул на улице Альбасеты, показав глубину моей неправоты. Техника двадцатого века придала смертоубийству новые черты. Здесь порезвились "Юнкерсы", их я при самом большом умении не смог бы остановить единственным "Фиатом". Конечно, и раньше страдали нонкомбатанты, Иудейская война – не исключение. Но авиабомбы сказали новое слово в создании сопутствующего ущерба.

Страшное слово.

Духэтажные жилые дома, обыватели из которых не разбежались при гуле авиационных моторов. Голые стены, иногда две стены с пустым проёмом вместо окна, остальное – щебень, обгоревшие доски и балки перекрытий, лохмотья кровли и обугленных человеческих тел. Обезумевшая испанка, баюкающая чёрную головешку словно ребёнка. Присмотрелся – это и правда ребёнок, немного от него осталось.

Копец, чуть пьяный от молодого вина, остолбенел. Ваня внутри – тоже. Вылез Григорьевич. Мы обменялись с ним взглядами. "Теперь ты понимаешь, почему я здесь", – сказали его глаза.

Большую часть тел вытащили, разложили, прикрыли тканью. Некоторые короткие – малые дети или обгорелые. Много таких. Квартал бедноты, здесь всегда было тесно, поэтому единственный фугас забрал столько жизней.

За девятнадцать веков я видел чрезвычайно много покойников. Сначала – мёртвые тела, потом грешные души. До собственной гибели убивал без малейшего сомнения и жалости. Почему в этот момент, когда под контролем тело Бутакова, к горлу подступил комок? Я знаю ведь: не смогли дети много нагрешить, срок их в чистилище будет мизерным, потом – Божья Благодать. И ничего не могу с собой поделать. Даже столетия за чертой не вытравили… что? На мёртвых еврейских младенцев смотрел спокойнее. И лишь себя пытаюсь обмануть, будто забыл Иерусалим.

Тот Иерусалим давно снесён, не без моего участия. Но есть ещё Берлин, на него моя жалось не распространяется…