ВЫ убили Йона Петерсена.

Не отрицайте. Вы в первых рядах, всеми фибрами хотели, чтобы он остановился, упал. А пока ему откручивали голову, вы думали только о тех мерзостях, на которые он был способен, и ни о чем другом. Ни одна мать, ни один отец, ни одна женщина и ни один мужчина, узнав о стольких гнусных поступках этого чудовища, не смогли бы бездействовать в подобных обстоятельствах. Решение принимается мгновенно, инстинктивно, я бы даже сказал коллегиально. Разве мы уже не задавали себе вопрос, до какого предела мы могли бы дойти, защищая самое хрупкое, самое невинное, самое ценное, что у нас есть? Смогли бы мы убить ради любви, из мести, ради спасения или из уверенности, что так надо сделать, так будет справедливо? Доколе мы можем убеждать, терпеть, прежде чем наше инстинктивное желание дать отпор, наконец, станет сильнее нас? Разве вы никогда не задавались вопросом, могли бы вы убить человека, если бы он представлял собой источник неминуемой опасности? Если бы вам пришлось мгновенно принимать решение? Таким вопросам, блуждающим сегодня у нас в головах, несть числа, они будоражат, вызревают и в результате подводят к мысли о возможности совершить искомый поступок, даже если он и не совсем дозволен.

Йону Петерсену свернула шею наша всеобщая ненависть.

Сила больших чисел.

А так как нас, тех, кто больше всего хочет, чтобы все обошлось без последствий, очень много, то наша воля, выраженная на этих страницах, не потускнеет. Чернила являются лишь необходимым инструментом для воплощения замысла, реализованного по воле того, кто держит в руках перо, кроме тех случаев, когда гнев высшей силы превосходит его собственное беспокойство.

Я знаю, что взять на себя такую роль не слишком приятно, даже несмотря на комфорт, который дает литература. Эти страницы берут на себя роль козла отпущения вашего нравственного сознания. И все же, вспомните медленную агонию, которую вас заставил испытать Йон Петерсен. Вызовите из глубин вашей честности воспоминания о его жестокостях, заставивших вас его возненавидеть и надеяться, что он тоже пострадает, а в конечном счете с ним будет покончено, так или иначе. В час подведения итогов лучше быть искренним, ибо когда дают волю чувствам, притворству места не остается, то, что причинило страдания, случилось по-настоящему, а то, что вышло наружу из ваших душ, сконцентрировалось на этих страницах. Рассказанная история подтверждает это. Она записана, запечатлена под влиянием ваших желаний, ваших просьб, самых низменных, самых личных, самых искренних. Ваши пожелания исполнились: он умер. Через вашу волю. Он ощутил всю силу вашего негодования, и решение, которого вы настоятельно требовали, могло быть только одно. Поэтому пришлось действовать немедленно, безотлагательно, вывести его из игры, чтобы он не смог навредить, чтобы спасти невинность. В этой истории вы тоже являетесь убийцей, и каждому предстоит жить с этой данностью, потому что правда сохранится там, куда вы потом поставите эту книгу, поставите навсегда. Продолжит жить между страницами и в вас.

Сможете ли вы когда-нибудь простить меня за то, что я затащил вас сюда, к себе, в Карсон Миллс и его окрестности? Впрочем, вы же знаете, что говорят о книгах и читателях, которые их выбирают? Мы выбираем книги по нашему настроению, так что большей частью это вопрос интуиции. Под желанием развлечься дремлет необходимость столкнуть наши воображаемые миры с тем, что мы есть, с нашей сущностью, или с тем, чем мы могли бы стать. Книги восполняют то, чего нам не хватает, а «вымыслом» мы называем их потому, что так нам спокойнее. Поразмыслите над этим.

Я начал писать эту историю, когда понял, что подошел к концу своей собственной. Надо было поведать о том, что я знал, чтобы все было сказано. Я не смог бы спокойно взирать на мир, где Йон Петерсен продолжал сеять страдания, а он бы не остановился никогда и продолжал бы снимать жатву с маковых полей. Следовательно, я действовал, потому что так надо. Я не смог бы оставаться там, бездействуя или оплакивая свою трусость и умоляя Господа дозволить мне повернуть время вспять, чтобы совершить то, что не осмелился сделать раньше. Для этого существует литература.

Из уважения к истине я сохранил настоящее имя каждого, кроме имени вашего слуги, ведь чтобы быть полностью откровенным, мне иногда требовалось выводить на сцену самого себя. Мое занятие запрещает мне пространно рассуждать об этом, но я не сомневаюсь, что внимательный читатель давно уже понял, кто я такой, а значит, сообразил, почему я так много знал об одних, и меньше о других. Я записал только то, в чем мне признались в тот или иной день, нашел свидетелей и получил возможность ознакомиться с несколькими личными дневниками, стоившую мне долгих переговоров. Так что, несмотря на множество подробностей, история местами получилась неполной, хотя кое-где я и добавлял чуточку воображения, чтобы заполнить лакуны и нарастить чуть больше мяса на скелет повествования. Я спрятался за говорящим именем, чтобы удобней было подсунуть вам эту книгу, хронику нашей встречи со Злом, того, как нам удалось пережить ее.

В завершение скажу, что я не тот, кого можно одурачить, самые заядлые скептики станут утверждать, что манипуляция налицо, что речь идет всего лишь о трусливой семантической уловке, чтобы удобней оправдаться и снять с себя ответственность, смягчить проступок, в любом случае именуемый преступлением; они скажут, что я совершил это преступление, что я знал все, что я имел возможность совершить его, тем более что жертва всем внушала желание убить ее. Но я им напомню, что если они сомневаются во власти больших чисел, значит, они, в конечном счете, сомневаются в существовании Бога. Однако они не могут отрицать, что есть сфера, где Бог, бесспорно, реализует свою волю: через литературу и власть всеведущего рассказчика и автора. А если вы уберете из нашей жизни литературу, тогда зачем жить?

Примечания