Англичане без толку потыкались в загораживающую вход в гавань дамбу, после чего попытались разрушить препятствие, обстреливая дамбу силами корабельной артиллерии.

С берега по английским кораблям ударили королевские орудия и пушки фортов острова Рэ.

Бомбардировка французами английских кораблей была успешнее, чем обстрел англичанами дамбы. «Последний довод короля»[14] действовал убедительно.

Понадобилось два дня обмена ядрами, чтобы лорд Линдсей окончательно отказался от мысли задержаться у крепости подольше. Он посоветовал ла-рошельцам примириться с законным сувереном, послал к королевским войскам парламентера, через которого попросил короля от имени Карла Первого быть снисходительным к своим заблудшим подданным, после чего с чувством образцово выполненного долга поднял паруса и отбыл в Англию.

Ла-Рошель была обречена.

В блокированном городе давно уже царили голод и смерть. Если до третьего появления у крепости английской эскадры город жил надеждой на помощь англичан и муниципалитету во главе с непримиримым Жаном Гитоном удавалось подавлять в согражданах мысли о сдаче города, то теперь в сердцах ла-рошельцев не осталось ничего, кроме отчаяния и безысходности.

В эти дни на память горожанам приходили строки Ветхого Завета, и они шептались, что гордая ранее красавица Ла-Рошель теперь подобна павшей столице Иудеи, о которой плакал пророк Иеремия.

— Ах, осталась пустынной столица, полная людом, стала словно вдова госпожа народов. Правительница областей отдана в работу! Безутешно плачет в ночи, на щеках ее слезы, нет утешителя ей среди всех ее любивших. Предали друзья ее, стали врагами… — выговаривали так губы горожан вслед удаляющимся кораблям знакомые слова.

— Дети грудные без чувств лежат на площадях столицы, матерей своих вопрошают: «Где хлеб, где питье нам?» Как пронзенные, без сознания на площадях столицы испускают дух свой у груди материнской. Найду ли тебе оправдание? — плакали женщины, лишившиеся своих детей, не выдержавших многомесячный голод.

— Люди ее стонут, выпрашивают хлеба, драгоценности отдают за пищу, чтобы восстановить силы… — вздыхали их мужья, водя пальцем по впечатанным в бумагу черным словам, приобретшим такую страшную современность.

А тайные агенты отца Жозефа, работавшие в крепости, обязательно напоминали:

— О тебе твои пророки лишь ложь и глупость вещали. Не обнажили твое нечестье, чтобы изменить твою участь, являли тебе изреченья лжи и coблазна!

И советовали, советовали постоянно и настойчиво:

— Умножь свои вопли ночью, в первую стражу, сердце пролей, как воду, пред ликом Господним, воздень к Нему ладони ради твоих младенцев, что от голода чуть живые на перекрестках улиц.

Каждый стих, каждая строка Плача словно не об Иерусалиме говорили, стонали горожанам об их Ла-Рошели.

Наконец не выдержал и муниципалитет.

Двадцать восьмого октября одна тысяча шестьсот двадцать восьмого года Ла-Рошель сдалась.

На следующий день во главе войска кардинал де Ришелье въехал в склонивший голову город.

Кругом лежали трупы, :на улицах, на площадях, на папертях церквей, под окнами домов. Тела, иссушенные голодом, не тлели, а мумифицировались.

Из пяти человек выжил один, против двадцати тысяч королевских войск в последние месяцы оборону держали от силы полторы тысячи горожан. Зрелище полумертвого города было настолько страшным, что тронуло даже самые ожесточенные сердца.