Она перестала кривляться и посерьёзнела:

— А что он ей сделал?

— Я не расспрашивал. Но судя по всему, это он занимается подбором кандидатов для гастарбайтинга…

За дверью что-то громко щёлкнуло, мы дёрнулись и через секунду сидели оба напружиненные и с пистолетами, у меня по виску ползла капля пота, сердце ломилось из груди наружу. В дверь постучали и женский голос что-то крикнул. Женя выдохнула и опустила пистолет, нервно улыбнулась, ответила на том же языке и женщина ушла, скрипя половицами. Я поднял бровь, Женька пояснила:

— Обслуживание номеров, предлагали завтрак заказать.

Мы оба криво усмехнулись, трясущимися руками молча отложили оружие, опять улеглись, я стёр ладонью пот. Она подползла поближе, осторожно положила голову мне на плечо:

— Не больно?

— Нет. Укол, наверно, ещё действует, — я повернул голову и поцеловал её куда дотянулся — в макушку. Её волосы пахли гарью и пылью, ещё немного порохом, но вполне возможно, мне это просто приглючилось. Трапециевидные стены я созерцал уже минут десять, а вращение, как на большой карусели, ощущал с самой шахты. Ну хоть дошёл, и на том спасибо.

Женька прижалась ко мне крепче, я ощутил, как быстро колотится её сердце — позднее зажигание, наконец-то и её пробрало. Хоть бы в истерику не ударилась… Я с трудом перевернулся на бок и обнял её, она уткнулась лицом мне в грудь, вытирая слёзы о футболку. Зря она это, футболка грязная как чёрт знает что, ещё воспаление какое-нибудь себе на глазах натрёт.

— Жень, ты б сходила умылась. Я грязный, занесёшь заразу.

— Не-а, — она потрясла головой, крепче вжимаясь в меня, — ягрохнусь по дороге.

Я выдохнул — сам хорош, если бы сказал ей умыться, как только вошли, смог бы сам отвести, а сейчас, когда уже упали и расслабились, встать действительно нереально. Надо бы скормить ей успокоительного, если есть.

— Ты как себя чувствуешь? — я приподнял её подбородок, заглянул в глаза. Глаза были дикие и красные, она их сразу закрыла.

— Не знаю. Мне страшно.

Я прижал её к себе, целуя лоб и щеки, постарался обернуть её дрожащее тело со всех сторон, отогреть и успокоить:

— Дурочка… в катакомбах бояться надо было, когда нас стреляли и взрывали, а не сейчас. — Она всхлипнула, плечи передёрнулись, её шея под моими пальцами покрылась гусиной кожей. Я стал наглаживать и нацеловывать её волосы, лицо, шею, — ну не реви, в порядке же всё. Выбрались, спрятались, никто нас не найдёт. Ну Жень…

Она повернулась, ловя мои губы, путешествующие по её щеке, прикусила, провела языком, обхватила меня за шею и стала целовать так яростно, как будто это было её спасением. Чёртово обезболивающее творило беспредел с рецепторами, от чуть прикушенной губы меня прошило разрядом до самых пальцев ног, грудь воспламенилась, как хорошо проспиртованная вата, рукам стало мало этой крошечной девушки, они заскользили по её спине, пытаясь оплести и поглотить её всю, в штанах творилось такое, что не знаю, как они ещё не лопнули. Я опёрся на локти, навалившись на неё всем корпусом, ощущая как дрожит подо мной её худенькое тело, она была такая солёная, как будто я только что достал её из Чёрного моря. Я провёл языком по её щеке, по уху, прошептал:

— Ты солёная, как дельфинчик.

Она улыбнулась по-настоящему в первый раз за… не помню. Раздери меня черти, моя девушка перестала улыбаться, как только начала со мной встречаться! Я выдохнул, зарывшись носом в её волосы:

— Я не знал, что всё так получится…