— Хальт! Цурюк! — раздалось из тарелки, и сторож, споткнувшись о пень, вытянулся во весь рост в крапиве. Над ним склонилась массивная тень пришельца. Некоторое время, сдвинув на лоб лётные очки, затянутый в кожу полноватый пилот внимательно разглядывал матерящегося старика. Потом вернулся к тарелке и задвинул за собой овальную дверь.
— Что там, Герман? — осведомился у него по-немецки нервный молодой человек в тёмных очках и котелке. Произношение явно выдавало в нём уроженца Австрии.
— Всё в порядке, Ади! — беспечно ответил румяный крепыш. — Правда, мы с тобой почему-то в России.
— Майн Готт, но здесь же сплошные медведи и большевики! — кайзеровские усы австрияка уныло обвисли. — По-твоему, мы сможем вернуться на этой штуке домой?
— А кто, по-твоему, самый лучший в мире авиатор? — Герман, опустив на лицо очки, принялся самоуверенно тыкать толстыми пальцами в панель управления.
ГЛАВА 12. УРОБОРОС[5]
Фашизм — единственное творческое учение в жизни современной Европы, есть в такой же мере новое средневековье, как и коммунизм.
Латышские стрелки напряглись. Легко Картавому крыть с трибуны кого ни попадя — Бог поругаем не бывает. А попугаем? Тут ограничений нет…
Гигантский завод Михельсона полгода, как встал. Клепают на коленке зажигалки. Так ведь тоже нельзя — а Россия гниёт на корню. Доколе? Случись с Ним сегодня швах — и мясник Лацис заставит всю бригаду ночью рыть себе могилы. А не случись сегодня — найдётся доброхот, грохнет лысого попугая завтра. Нет, плохая служба, слишком много пролетариев. Пулемёт «Льюис» — это пуккала, сорок шесть патронов в диске. Если ломанутся — на всех не хватит, их тысячи. Ох, плохо латышу в России. Куда ни плюнь — всюду петля.
— У России, товарищи, особый путь! Нам с вами со страной архи-не-повезло! Помню, приехал я на Финляндский, стою на броневике — и слёзы. А между прочим, я хорошо порчу навожу… Процент пролетариев, т. е. голодных и рабов, ничтожно мал. Чтобы не соврать, где-то три и четыре десятых процента. Все остальные люди — говно, мелкая буржуазия. Расходный материал, — оратор, сделав дёрганый жест, привычно пробубнил себе под нос странную формулу: «Накажу, страшно накажу, чувствуете дрожь?»
— Так вот, поверьте мне — все эти люди — срань, выжимки, угле-во-до-роды мировой Геволюции! В топку их, товарищи!!!
По данному знаку свыше полыхнули кумачом две спускающиеся на цирковых тягах гигантские пентаграммы, поддерживаемые чёртовой дюжиной голых жопастых девок. По мысли режиссёра, толстухи должны были символизировать торжество материи над духом.
— Зад вбери, конопатая! Грудями прижимайся, мазл тов! — Всеволод Мейерхольд в отчаянии куснул губу до крови.
— Не-ет! Не верю! На тебя сейчас смотрит мировая история, сцуко! Ляжку тяни! Какого лешего тебе ещё тут надо, Коба? Не видишь, мастер в поиске… Ай! Ой, вот этого не надо, не-ет!!! Пусти мошонку, генацвале! Это вообще не я, всё дурак Бабель, жирный идише швайн! Пишет про своего Будённого всякую хню. Про огненный меч — его выдумки, причём здесь я вообще?
Иосиф Виссарионович, улыбнувшись уголками глаз, выпустил Севино хозяйство и покачал у него перед носом мудрым указующим пальцем. За что, в сущности, можно не любить их — богоизбранный, хороший народ… А с Бабелем у ЦК ещё будет отдельный разговор.
— В итоге для победы Революции нам необходимо за два года гражданской войны сжечь всю вашу нах тупорылую хотелку, всю вашу классовую зависть и жабу, товарищи михельсоны! Порчей разорву ваше прошлое и будущее!!! Чтобы кинуть вас в чистилище бытия, это без обид… Потому что умереть сейчас — значит воскреснуть. Уже свободными — без совести, без богов, без попов! Тупо, архибезжалостно, на расколбасе! Были ничем — стали всем, сами себе боги и попы! Кто против? Воздержался? Воздержавшихся завтра ликвидируем уже сегодня! Баржами топить черносотенцев в Каме и Волге! Что, товарищ Каплан, — спишем миллион жмуров на диалектику? Ваше слово — прошу! — заложив пальцы за жилет, страшный шут по-монгольски ощерился в зал.
«Откуда он знает мою фамилию? Ведь это невозможно…».
«Пошла!» — Блюмкин из-за кулис мягко придал ей толчка под зад.
Близорукая Дора без усилия протёрлась между кожаными спинами чекистов. Латыши тоже, видимо, в теме — раздались перед ней странно легко. Пенсне у неё зачем-то отнял в подсобке Яша, вручая браунинг. Сквозь колышущуюся серую массу неумело ряженная под пролетарку девушка с трудом различила галстук в крупный горох на груди демона.
«Так вот откуда пошло «шут гороховый.» Боже сил, укрепи мою руку! Пули ведь ненастоящие — он сказал, фабрики «Красный треугольник», резиновые… Проучу урода синяками — и весь этот «кошемар» мигом закончится, меня отпустят домой, к маман… И почти ничего ведь у нас с Яшей до свадьбы не было! Всё у нас впереди, обвенчаемся у русского батюшки…». — Шагнув вперёд, Дора выхватила из ридикюля воронёного дружка и, обняв левой кистью суставы правой снизу, стала, зажмурясь, раз за разом давить указательным на спуск, с упором локтями в живот, как учили в кремлёвском тире… Дым заволок обзор, в наступившей тишине мишень обвалилась кучей на чугунный пол… На хрупкую Дору, разом смяв, кинулись с криками латыши охраны в чёрных вонючих кожанках…