— Что такое? — строго спросил Савинков, вскакивая.

— Кричали на весь вагон, едрёна бомба.

— Вы выходили на станции, Яков? — Борис заметил на ботинках соратника свежую грязь.

— За кипятком. Там какой-то шухер на перроне, пришлось вернуться. А тут вы орёте как ишак, я извиняюсь.

Савинков молча вышел из купе. До чего неприятный тип этот Блюмкин. А если он продался большевикам? Борис подсознательно не доверял евреям, хоть умом и понимал, что это неправильно. Но ликвидация Ульянова-Ленина — слишком серьёзный шаг. Здесь не должно быть случайных людей. Одесские товарищи за Якова поручились головой. И всё же… Зачем он прошёл к хвостовому туалету? Как назло, вспомнилась фраза Азефа: «Доверять нельзя никому. Даже самому себе. Мне — можно…».  Дверь из головного тамбура резко распахнулась, в проход ввалился красногвардейский патруль во главе с одноруким матросом.

— Проверка документов! — минуя других пассажиров, однорукий, сжимая в кулаке маузер, направился прямиком к нему. Савинков, пожав плечами, послушно полез в нагрудный карман — и, повернувшись к матросу боком, дважды выстрелил в упор сквозь пальто. Однорукий рухнул, загородив остальным проход. Борис кошкой метнулся в тамбур, вслед ему загрохотали выстрелы. Дверь туалета распахнулась, и Блюмкин попытался поставить бегущему коварную подножку. Но Савинковым в такие минуты словно овладевал бес: на бегу засадив в туалет три пули, он в следующую секунду уже мчался сквозь вагоны по загромождённым узлами проходам к хвосту состава. Прыгать лучше всего с задней площадки…

Дав короткий гудок, паровоз тронулся, и Левин тревожно завертел головой. Петра Ганешина, сошедшего на станции за кипятком, среди входящих не было. Неужели отстал? На него вообще-то непохоже. Должно быть, прыгнул в другой вагон.

Соседи — купцы третьей гильдии Ухов, Ландышев и давешний толстый мещанин Макар Грибоедов тем временем угощались самогоном с салом. Речь с политики плавно перетекла на божественное.

— А вот мы у батюшки спросим! Вы что ж не кушаете, святой отец? — словно только сейчас заметив голодные глаза Левина, Ухов протянул ему краюху хлеба с салом. — Яко в пути пребывающие…

Левин жадно набил рот.

— А вот как будет по учению? Власть большевиков — она тоже от Бога? — допытывал толстяк.

— Мне кажется, Богу, если он есть, это всё по барабану, — потеряв бдительность, брякнул Левин. И тут же замер с набитым ртом — мешочники с закаменевшими лицами принялись вставать с лавок.

— Поп ненастоящий! — тоненько взвизгнул Макар Грибоедов и потянулся схватить Левина за грудки.

— Да на ём креста нет! — взвыли Ухов и Ландышев. Левин, вскочив, метнулся через мешки по проходу к голове состава. Сзади за ним, матерясь, с топотом гналась православная общественность…

В тамбуре одиннадцатого вагона Савинкова чуть не сшиб с ног бегущий навстречу поп. Борис обнял его, чтобы не упасть, мельком глянул — и отшатнулся. На него в упор смотрело его собственное лицо, так же перекошенное от ужаса! Кошмар продолжался наяву.

Сзади нарастал топот патруля. Террорист инстинктивно ухватился за рукоятку стоп-крана и повис на ней всем телом. Состав дёрнуло. Распахнув дверь вагона, Савинков прыгнул в непроглядную ночь. Через минуту следом за ним под насыпь кувырком выкатился Левин. Из вагона ему вслед полыхнул запоздалый выстрел.