— Вечно ты отшутишься. — То ли ей от шутки стало полегче, то ли от чего еще. — Натан, на прошлой неделе к мистеру Метцу приезжала дочка, она такая любезная. Она учительница, живет в Филадельфии, хорошенькая как картинка, и вот она очень любезно отвела меня в сторонку и сказала, что не стоит слушать, что люди говорят, вот они с мужем считают, что книга великолепно написана. А он у нее юрист. Она мне сказала, что ты один из самых значительных из ныне живущих писателей, не только в Америке, но и во всем мире. Что ты на это скажешь?

— Очень мило.

— Дорогой, я тебя так люблю! Ты мой обожаемый мальчик, и все, что ты делаешь, правильно. Жаль только, папа не в том состоянии, чтобы порадоваться твоей славе.

— Ты же понимаешь, это могло его и расстроить.

— Он всегда, всегда тебя защищал.

— Если так, то это ему нелегко давалось.

— Но он тебя защищал!

— Хорошо.

— Когда ты начинал, он расстраивался из-за некоторых вещей, которые ты писал — о брате Сидни и о его друзьях. Он к такому не привык, поэтому делал ошибки. Я бы никогда не осмелилась ему сказать — он бы мне голову оторвал, — но тебе скажу: твой отец был человеком действия, у него было предназначение в жизни, и за это его все любили и уважали, но иногда, я знаю, он, стремясь поступить правильно, по ошибке делал неправильные вещи. Но — уж не знаю, осознаешь ты это или нет — ты помогал ему понять. На самом деле. В твое отсутствие он повторял те самые слова, которые слышал от тебя, даже если с тобой он порой спорил и расстраивался. Такой уж у него характер. Потому что он — твой отец. Но с другими он стоял за тебя горой до тех пор, пока не заболел. — Он услышал, что ее голос снова слабеет. — Конечно, я знаю, и ты знаешь: как только он сел в инвалидное кресло, он, увы, стал другим человеком.

— Мам, что такое?

— Ой, да все сразу.

— Ты про Лору?

Он наконец рассказал ей — через несколько недель после отъезда с Бэнк-стрит, — что они с Лорой расстались. Он ждал, когда она отойдет от предыдущего шока — мужа отправили в дом престарелых, из которого он никогда уже не вернется и жить с ней не будет. То одно, то другое, подумал он тогда, хотя, как оказалось, на нее так все сразу и свалилось. К тому же отец был не в той форме и ему новости решили не сообщать; все они, включая Лору, согласились, что ему это знать не нужно, тем более что прежде, всякий раз, когда Цукерман оставлял жену, его отец мрачнел, страдал и горевал, а потом, окончательно впав в уныние, посреди ночи брался за телефон — извиняться перед «бедной девочкой» за своего сына. Из-за этих звонков бывали скандалы, скандалы, в которых поминались все отроческие грехи сына.

— У нее в самом деле все хорошо? — спросила мама.

— Все прекрасно. У нее есть ее работа. За Лору можешь не волноваться.

— И ты разведешься, Натан? Снова?

— Мам, мне очень стыдно перед всеми за то, что у меня такая плохая брачная репутация. В мрачные минуты я тоже корю себя за то, что я далеко не идеальный представитель мужского племени. Но мне просто не дано испытывать всю жизнь глубокую искреннюю привязанность к одной женщине. Я теряю интерес и вынужден уходить. А дано мне, по всей вероятности, менять партнеров: каждые пять лет новая чудесная женщина. Попробуй посмотреть на это так. Ты же знаешь, они все чудесные, красивые, преданные. В этом и есть мое оправдание. Я привожу в дом только лучших.

— Я никогда не говорила, что у тебя плохая репутация, дорогой ты мой, только не я, никогда, никогда в жизни! Ты мой сын, и, что бы ты ни решил, все правильно. Как бы ты ни жил — это правильно. Пока ты знаешь, что делаешь.

— Я знаю.

— И пока знаешь, что это правильно.