Когда он мыл её волосы, она то ласкалась, то шипела на него, как кошка, и он вообще не мог понять, что же ей всё-таки нужно, хотя изо всех сил пытался.

О том, чтобы она стала «примерной женой», не могло быть и речи. Когда он попросил её приготовить что-то, она выбежала из дома – как была, босая – и вернулась домой с гнездом соичьих яиц, двумя огромными слизнями и сборищем лягушат в подоле платья. Улыбаясь во всю ширь, вывалила всё на стол, с дикой радостью побежала к нему, рухнула на колени и стала тереться шеей об его ногу: «Ты доволен, мол, хозяин? Тебе нравится?» С тех пор он предпочитал заниматься готовкой сам.

Когда она забеременела, их дом превратился в лесной приют. Она притаскивала всё, что находила (и как только она это находила?): птенцов, выпавших из гнезда, кротов с перебитыми лапками, лисиц с облезшими мордами, ласок с обкусанными ушами. Видя очередного енота, он лишь вздыхал и молил богов о терпении.

Соседи, конечно, считали, что она не в себе. Не понимали, почему он не выбрал какую-нибудь добрую хорошую девушку из местных. Они ведь и фигуристые, и готовят, и посмеяться с ними можно, да и вообще девчонки – хоть куда. А он зачем-то выбрал ходячую небылицу, которая только и делает, что рыдает, поёт и таскает домой всякую больную живность.

А он был счастлив, по-своему, но счастлив. Конечно, по большей части она вгоняла его в депрессию, потому что сама из неё никогда не вылезала, но он считал, что мало кому в жизни так везёт, как ему, и всеми силами боролся с трагизмом. Иногда у него даже получалось.

Например, несмотря на бледность, она любила солнечные лучи. Не само солнце, а именно лучи, их игру. Любила смотреть, как они прорезают листву, выковыривая на стенах причудливые узоры. Любила смотреть, как они разлетаются в стороны вместе с брызгами, когда она прыгала в лужу. Поэтому однажды, вернувшись с покупками, он подарил ей маленькое зеркальце в обрамлении ивовых прутиков. В тот час их любовь была истинно взаимной.

На последних неделях беременности, когда ей было совсем тяжело ходить, она сидела у окошка с зеркальцем и ловила им солнечные лучики. Пускала по комнатке солнечных зайчиков, и они отпрыгивали от ласок, белок, зябликов и полевых мышек.

У них родились три девочки. Удивительно было, конечно, что настолько хрупкое существо может выносить тройню, но чудеса случаются. У них была счастливая семья.

Несмотря на то, что женой эта девушка казалась никудышной, было бы трудно найти для девочек лучшей матери. Она воспитывала их со всей мудростью, которая только доступна женскому существу, а те приёмы, которые отработала на лесных зверях, применяла, когда девчонки сдирали коленки и подцепляли занозы.

Так продолжалось счастливых три года. Счастливых три года они были счастливой семьёй. Она не плакала, он не был в депрессии, девочки росли и изучали мир.

Но однажды вечером, в грозу, по её щеке скатилась слеза – и это стало точкой невозврата.

Не было ни вины, ни повода. Девочки – всё такие же чудесенки, он – всё такой же непогрешимый, образцовый муж, но не смогли они построить из улыбок и заботы плотину для великой реки.

Она принялась плакать каждый вечер, и с каждым днём всё пуще, всё хлеще, всё беспощаднее. Их грела надежда, что утром ей станет полегче, но с каждым рассветом она лишь холодела. Порой казалось, что она и вовсе их не узнаёт.

Полчаса, час, пять часов, сутки. Девочки кричали, жались к ней, требовали материнского внимания, но она ничего не могла с собой поделать, и лишь рыдала взахлёб, сутки напролёт, прерываясь лишь на хлипкий, недолгий сон.

Она всё меньше ела. Тосковали по ней солнечные лучи; бесхозно, забыто дожидались зазнобу под окнами. Один за другим погибали в клетках животные. Любимцы, которых она лечила и сберегала от ненастья, болезней и злой судьбы, уходили из жизни, пустым взглядом пробуравливая прутья. В доме тучнел гнетущий душок.

Он пытался. Он правда пытался, он старался, он пытался изо всех сил, он любил её, но всё было тщетно. Она чахла на глазах, и никто не мог понять причину, и никто не мог ей помочь.

Однажды ночью после того, как он в очередной раз несметное число часов подряд пытался успокоить её рыдания, он рухнул на кровать и заснул. Девочки примостились к нему рядом. Она накрыла их лоскутным одеялом и легла в ногах. Все были измождены донельзя и спали крепко, как никогда.

Наутро проснулись – солнцем была залита комната. Девочки с удивлением нащупали в своих косах берёзовые веточки. На столе покоилась большая чаша с земляникой, ежевикой, морошкой и костяникой. Перебиты были все животные в клетках, все птицы валялись искривлёнными трупиками, скукоженными от судорог предсмертной агонии.

И её нигде не было.

Ни на кровати, ни в доме, ни во всем дворе.