И зеркальце в ивовой оправе тоже пропало.

Вот и всё.

Она не вернулась. Они больше никогда её не видели. Только изредка девочки находили навешанные на дверь дома берёзовые ветви, сплетённые с веточками крупных лесных ягод. Ему же она приносила и оставляла на подоконнике собачьи зубы. Каждый раз, наталкиваясь на вырванные клыки, ему неудержимо хотелось встретить её ещё раз, лишь чтобы со всей дури накричать: «Зачем?? Зачем ты это делаешь?!»

Ему казалось, что если он встретит её, то наконец выскажет всё, что накопилось. Всю обиду – и за себя, и за девочек, всю боль, всё непонимание, всю злость за эти бесконечные собачьи зубы, которые она, видимо, оставляла на память об их первой встрече.

Но правда заключалась в том, что если бы он встретил её ещё раз, то лишь ещё раз бы убедился, что нет у него над ней никакой власти. У неё же в руках – вся его жизнь. Поэтому она не возвращалась, а он просто жил, пытаясь по мере своих сил вырастить девочек достойными людьми.

И у него получилось! А потом у девочек родились ещё девочки, у тех девочек – ещё девочки. И одной из этих прапрапрапра…внучек и стала моя Лена.

Я не знаю, верить ли этой легенде. Конечно, только глупец станет отрицать, что у Лены и её погибшей сестры Данайи от природы волшебные, какие-то почти нечеловеческие голоса. Собственно, я бы соврал, если бы сказал, что изначально влюбился в Лену не за её голос. Но всё-таки мы же взрослые люди, и верить в легенды про лесных женщин – это как-то… Ну не знаю…

И всё же я не слеп и не могу не замечать, что волшебство, таившееся в Ленином голосе, передалось и Юо. Вот только её внутреннее волшебство наслоилось на внешнюю магию, и у моей глухой доченьки, не способной чётко артикулировать ни одного слова, всё древнее, водно-лесное волшебство перетекло в глаза.

Столько песен сложено о глазах возлюбленных! Всем понятно, как должен реагировать человек, когда его завораживает взор его любимой. Но что делать, когда ты боишься глубины глаз собственной дочери, нигде не сказано, и я понятия не имею, что мне с этим делать и как мне с этим быть.

Если с Леной мне как-то уже попривычнее – как-никак, я познал её уже во всех возможных смыслах – и в бытовом, и в библейском – то как мне понять Юо, я и правда ума не приложу.

Я много думал об этом и решил, что, наверное, на самом деле, мне и не нужно вовсе её понимать. Достаточно будет, если я просто буду её любить и давать ей всё необходимое по мере своих возможностей. Ведь тот легендарный прадед тоже не нашёл лучшего выхода. Неужто я мудрее него.

На днях мы гуляли с ней, пошли на площадь купить её любимые апельсины – и тут подбегает тот мальчуган, Дамиан, сын городской главы. Худющий, глаза большущие, ресницы длиннющие – в общем, красавчик, каких свет не видывал. Подбежал и весь как-то замялся, застеснялся, щёки покраснели, руки прячет за спиной.

Я спрашиваю его: «Привет, Дамиан! Ты чего?»

И тут он подходит чуть ближе, достаёт руки из-за спины и протягивает моей белокурой дочурке маленькое кругленькое зеркальце.

У меня, конечно, сразу внутри взыграло отцовское: «Да ты куда ты полез?? К моей крохотулечке! Да ты даже усов не бреешь ещё, оболдуй лохматый!» Всего этого я, конечно же, не произнёс – и слава богам, потому что иначе бы не заметил, как просияла моя красавица. Она аккуратненько взяла из его ладошек зеркальце и поднесла его к солнечным лучам. По лицу мальчика забегали солнечные зайчики.

Они сели на площадную твердь и стали играть с чудо-подарком. Я хотел повозмущаться и разогнать их: ещё чего, дружить с сыном главы города, который невинных девушек ни за что, ни про что вешает. Как бы не было беды!

Но потом я посмотрел на мою солнечную доченьку, перевёл взгляд на очарованного ей пацана и понял: «Да кто я вообще такой, чтобы им мешать».

Сел неподалёку, наблюдал за детьми и попросту, всем сердцем чувствовал любовь.