В камере было невыносимо скучно. Спать больше десяти часов в сутки не получалось — начинала болеть голова. Наблюдающие за ним операторы оказались людьми серыми и начисто лишенными фантазии, способными только докладывать о каждом его чихе начальству. Само начальство заглядывало редко, сыпало одними и теми же вопросами, ответы на которые им бы все равно никак не помогли, и уходило не солоно хлебавши. Некоторое развлечение Шуту доставил разве что полковник Цуруми, жаждавший выяснить, откуда у него взялся пистолет. Шут ответил честно, что пистолет был при нем с того момента, как он себя помнит. О том, что буквально в прошлой жизни он снял его с тела прежнего владельца, пришлось умолчать. После этого глава Второго отдела долго сопел в микрофон, и чтобы как–то порадовать старика, Шут заметил, что полковник Цуруми первый, кому его удалось поймать.

Почему–то полковника эта фраза не воодушевила, и он с удвоенным пылом принялся расспрашивать, кто пытался поймать Шута раньше. Поскольку зачитывание поименного списка заняло бы слишком много времени, Шут постарался срулить со скользкой темы на события более приближенные к этому миру. В частности, стало известно, что со дня на день прибывает еще один Евангелион. А еще он узнал, что Айми кинула не только его, но и NERV и даже собственное американское начальство. За бессознательное тело Шута она вытрясла с американского филиала NERV приличную сумму, после чего ее следы терялись где–то в районе Перу. Воистину, в Южной Америке и правда традиция давать приют беглым преступникам.

В общем, в целях борьбы со скукой Шуту оставалось только перечитывать книжку со стихами да искать в них скрытый смысл, чем он в данный момент и занимался. То, что во внешнем мире сейчас было четыре часа утра, его не особо волновало.

Сегодня на разбор пошло стихотворение "Мой демон". Вчитываясь раз за разом в шестнадцать строчек текста, Шут с каждым разом все яснее представлял перед собой искомого демона. Тот сидел на толстой ветке дуба, чья листва уже пожелтела, но еще не облетела окончательно, и равнодушным взглядом осматривал пространство перед собой. Ничего его в этом мире не радовало, ничто не приносило счастья, и единственная эмоция, которая была ему доступна — презрение. Невольно вспомнились когда–то давно слышанные слова, что есть на свете люди, которые видят белое как черное, а черное как серое.

Вдруг со стороны небольшой но надежно бронированной двери, к которой Шут сидел спиной, донесся тихий шорох. Ему не нужно было иметь глаза на спине, чтобы понять, кто решил к нему заглянуть под утро, но подумал, что такому гостю стоит предоставить право первого слова. Которое не заставило себя ждать.

— Так вот какой ты в реальности, — произнес мягкий, немного насмешливо звучащий голос.

— Среди людей, когда входишь в чужое жилище, полагается здороваться, — бросил Шут не оборачиваясь.

— Кого тут волнует то, что полагается делать среди людей?

— Меня. Это ты у нас смертник, а я еще планирую пожить.

— Смертник? Да, пожалуй ты прав, — из–за спины послышались медленные шаги. — Знаешь, когда старики отправляли меня сюда, то приказали мне убить тебя, — голос приобрел испытующие нотки. — Тебя это не волнует?

— Если честно — нет. Если бы ты хотел меня убить, ты бы уже это сделал.

Со стороны слова Шута могли показаться пустой бравадой, но оба находящихся в комнате существа понимали, что все так и есть. После того, как близко и неоднократно познакомишься со смертью, чувствовать ее дыхание на лице начинаешь инстинктивно. Сейчас этого чувства не было.

— Голыми руками ты со мной в жизни не справишься, а стоит тебе развернуть АТ-поле — как по тревоге поднимут оставшихся троих пилотов, после чего у тебя будет выбор либо поджать лапки и ждать, пока тебя не раздавят, либо немедленно прорываться в Конечную Догму и запускать процесс Третьего Удара, что в сущности также означает твою смерть.

— Ты тычешь мне в лицо конечностью моего существования, хотя тоже самое относится к тебе. Я нахожу это немного лицемерным.

Шут хмыкнул. После всего, что с ним произошло, он, похоже, полностью утратил способность удивляться или бояться. Прикрыв глаза, он снова сосредоточился на образе демона. Теперь тот куда больше походил обликом на человека, но в то же время был единственным монохромным пятном в полном красок мире.

— Существование всего в этой вселенной конечно, Табрис, — пробормотал он. — Вечна только сама вселенная, потому что с ее смертью умрет и концепция "времени". Однако если кто–то претендует на звание разумного существа, он в состоянии определить для себя предпочтительное время, место и способ смерти, — он, наконец, соизволил развернуться. — Но ты ведь пришел не ради околофилософских бесед, я полагаю.

У единственной двери, соединявшей его комнату–камеру с остальной штаб–квартирой, стоял невысокий пепельноволосый подросток. Он был стройным, но в тоже время в нем чувствовалась немалая сила, глаза с красной радужкой придавали его лицу неуловимое сходство с каким–то диким зверем или хищным призраком.

"Точь–в–точь как у Рей, — подумал Шут. — Но более пугающие".

Даже если предположить, что красные глаза были следствием случайной мутации или ношения цветных линз, ментальный рисунок все ставил на свои места. Перед ним был Ангел, одно из могущественнейших существ, когда–либо ступавших по Земле. Только почему самого Шута это совершенно не беспокоит? Несколько месяцев назад он встретился с Третьим Ангелом нос к носу, и чуть не потерял сознание заглянув в его разум только краем глаза, а теперь спокойно находится в одной комнате с Тринадцатым. И это при том, что Табрис намного, намного сильнее Сахиэля. Пожалуй, ненамного уступает Ангелочку.

— Знаешь, у меня тут камеры по углам распиханы, так что если хочешь сказать что–то конфиденциальное, то ты выбрал не лучшее место.