Уши зажаты руками. Пол жесткий, коленям больно, но я и не думаю выходить. Не хочу, чтобы на меня пялились. Они сами во всем виноваты. Разве нет? Они его не послушались.
Шаги на лестнице. Все стихло. Но выходить я не собираюсь. Вообще не сдвинусь с места. Ни на миллиметр не сдвинусь. Хотя нет, приходится — уж очень болят колени. Я ложусь на бок, ноги поджимаю к животу. На коленях остались отметины от коврика. Я выглядываю из-за ножки стула. Никого. Него тоже нет. Но на органе лежат ноты.
Я вспоминаю стул, брошенный на пол в проходе, прямо рядом со скамьей. Вспоминаю, как все повернули головы. Вспоминаю сидевшего на скамье ребенка. Вытянутые руки Ивана, его глаза. За секунду до этого я смотрела вниз и не знала, что увижу.
Он никогда никому не причинял зла. Он не из тех, кто причиняет боль другим.
По лестнице кто-то поднимается. Тот, кто не желает скрываться. Отсюда, с пола, мне видны только ноги и черные ботинки. Я знаю, кто это. Он несет стул, который совсем недавно там лежал, и ставит его в первый ряд. Выравнивает остальные стулья. Когда добирается до последнего ряда, я замираю. Но он проходит мимо, направляется к органу. Сворачивает партитуру и забирает ее с собой. А потом останавливается.
«Алиса!»
Я не двигаюсь.
«Не хочешь — не вылезай. Можешь сидеть там сколько угодно. Я тут слегка приберусь. Если станет скучно, есть мелки. Я купил новые».
Он удаляется. Идет по проходу, открывает дверь в ризницу. Становится тихо. Я выползаю из-под стульев и подхожу к кафедре. Его я не вижу. Здесь вообще никого нет. Я смотрю на орган. Он смолк внезапно, не доиграл до конца. Остался лишь отзвук. Как эхо.
А отец тем временем поднимается.
Поворачивается к ним, хватает стул и бросает его.
Я делаю так, как он сказал. Я сажусь за самый дальний стол. Там лежат цветные мелки и карандаши. И бумага. Я беру листок, на котором никто не успел ничего нарисовать. Провожу линии. Теперь лист изрисован, но ничего путного не вышло. Я отбрасываю бумагу в сторону, и она падает на пол. В маленькое оконце широкой полосой падает свет. Я сую руку в полосу света. Словно под воду. Моя рука как будто светится. Я беру из стопки новый лист и кладу его перед собой на стол.
Едва Соня уехала, Алиса пошла к избушке, но там оказалось пусто, и пикапа рядом не было. Она подергала ручку, уверенная, что дверь заперта, но та вдруг открылась.
В крошечной кухоньке ее обдало жаром от печки. На столе стояли несколько пустых пластиковых бутылок, а в раковине — тарелка с крошками. Алиса прошла в спальню и уселась в кресле. Судя по будильнику, было начало девятого. Она откинулась на спинку. Прикрыла глаза и представила открытую книгу, оставленную на столе в ее комнате: «Функция g отменяет действие функции f, то есть g(f(x))=х. Функции f и g мы называем обратными функциями. Пожалуйста, завершите пример».
Алиса встала и посмотрела в сторону кухни. Дверной проем. Слабый свет над столом возле окна. Желтая цветастая пластиковая скатерть. Стрелка на будильнике подползала к двадцати минутам девятого. Алиса взглянула в окно, на сарай и увидела пикап. А потом краем глаза заметила какое-то движение. Снова повернула голову. Лео стоял на пороге кухни и смотрел на нее. На нем был джемпер с закатанными рукавами, в руке — чашка. И опять этот голос у нее в голове. Голос девочки. Стенберг подошел к Алисе и протянул ей чашку.
— Ты всегда заходишь в чужие дома когда вздумается?
Она посмотрела на чашку и перевела взгляд на его лицо.
— Как Златовласка, — добавил он.
Образ девочки, зыбкий, словно она стояла под водой. Алиса взяла чашку. Кофе.
— С Каролиной все в порядке, — сказал Лео. — Я отвозил туда утром рыбу.