ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

В субботу около полудня Норман побрился. Он брился всего раз в неделю, и неизменно по субботам.

Он не любил бриться — из-за того, что при этом приходилось смотреть в зеркало. По стеклянной поверхности все время ползли какие-то волнистые полосы. Они ползли по всем зеркалам, в которые смотрел Норман, и от этого у него начинали болеть глаза.

Может быть, все дело в том, что у него плохое зрение, решил Норман, вспомнив, как ему нравилось рассматривать себя, когда он был мальчиком. Он любил стоять перед зеркалом совсем без одежды. Однажды мама поймала его за этим занятием и ударила по голове большой серебряной щеткой для волос. Сильно ударила. Ему было очень больно. Мама сказала, что гадко вести себя так, разглядывать себя в таком виде.

Норман до сих пор помнил, как сильно она его ударила, и как у него потом болела голова. С тех пор голова болела почти каждый раз, когда он смотрелся в зеркало. В конце концов мама отвела его к доктору, и тот сказал, что Норману нужно носить очки. В очках он стал видеть лучше, но и в них смотреть в зеркало было неприятно, и поэтому, какое-то время спустя, он попросту перестал пользоваться зеркалами без особой необходимости. И мама была права. Гадко смотреть на себя, голого и беззащитного, видеть тугие складки жира, короткие безволосые руки, выпирающий живот, а под ним…

В такие моменты ему хотелось быть другим человеком. Кем-нибудь высоким, стройным и красивым, как дядя Джо Консадайн. «Правда, он на редкость пригожий мужчина?» — часто говорила мама. Так оно и было, и Норман не мог этого отрицать. Но он все равно ненавидел дядю Джо Консадайна, хоть тот и был хорош собой. И ему не нравилось, что мама требовала называть этого мужчину “дядя Джо”. Потому что он вовсе не был их родственником — он был просто другом, гостившим у мамы. И именно по его настоянию мама построила мотель — уже после того, как продала землю.

Вот это-то и было странно. Мама вечно ругала мужчин и своего бывшего мужа, который ее бросил, но дядя Джо Консадайн мог вертеть ею, как хотел. Он мог заставить маму согласиться на что угодно. Хорошо, наверное, быть таким, как дядя Джо Консадайн.

Ну, нет! Дядя Джо мертв.

Норман моргнул, глядя на свое отражение в зеркале. Странно, как это вылетело у него из головы? Уже ведь лет двадцать прошло. Впрочем, время относительно. Это сказал Эйнштейн, но не он был первым — древние об этом тоже знали, и некоторые современные мистики: Алистер Кроули, например, и Успенский. Норман читал их труды, а некоторые книги даже приобрел. Мама этого не одобряла — она утверждала, что книги, которые читал Норман, противоречили религии, но не в этом заключалась настоящая причина. Книги не нравились маме потому, что Норман переставал быть ее “маленьким мальчиком”, когда читал их. Он становился взрослым мужчиной, изучавшим законы времени и пространства, постигавшим тайны измерений и бытия.

В сущности, Норман чувствовал себя как бы двумя людьми сразу: ребенком и взрослым. Когда он думал о маме, он был мальчиком, зато когда оставался наедине с самим собой — то есть, не совсем наедине, а с головой погружался в книгу, — становился зрелым человеком. Достаточно зрелым, чтобы сознавать, что, возможно, страдает шизофренией в легкой форме или, в лучшем случае, серьезным неврозом.

Конечно, такое положение никак нельзя было считать верхом стабильности. С ролью маменькиного сыночка были связаны определенные неудобства. С другой стороны, пока Норман сознавал грозившие ему опасности, справиться с ними не составляло труда — и с мамой тоже. Ей просто повезло, что ее сын понимал, когда следует быть мужчиной — и что он знал кое-что о психологии, да и о парапсихологии.

Маме повезло, когда умер дядя Джо Консадайн, и снова повезло на прошлой неделе, когда приехала эта девушка. Если бы он тогда не повел себя, как взрослый, у мамы сейчас были бы крупные неприятности.

Норман потрогал бритву. Ее лезвие было острым, очень острым. Надо быть повнимательней, чтобы не порезаться. И надо не забыть запереть бритву, чтобы до нее не смогла добраться мама. Ей нельзя доверять такие острые предметы. Именно по этой причине приготовлением пищи, как и мытьем посуды, занимался Норман. Мама до сих пор любила убираться в комнатах, а ее собственная всегда выглядела чисто и опрятно, как на картинке, но кухню всегда убирал Норман. Не то чтобы он прямо говорил маме что-нибудь по этому поводу — нет, просто он взял все на себя.

И мама никогда не задавала лишних вопросов, чему он был рад. Хотя прошла уже целая неделя с тех пор, как в прошлую субботу приезжала девушка, они с мамой ни разу не обсуждали случившегося. Затрагивать эту тему было бы неудобно и неприятно для них обоих, и мама, видимо, чувствовала это — казалось, она сознательно избегает встреч с сыном, проводя большую часть времени в своей комнате и почти не разговаривая. Может быть, ее мучила совесть.

И поделом. Убийство — ужасное преступление. Даже если у тебя не все в порядке с головой, уж это-то ты должен сознавать. Наверное, мама сильно страдала.