– Ты что, им сочувствуешь? Зря. По сравнению с тем, как скоро станете жить вы, они купаются в роскоши. – Страж мерзко гыгыкнул, и от его слов я вздрогнула.

Минут через десять мы миновали блок-пост, обнесенный кирпичной стеной, на вершине которой прохаживалась вооруженная охрана.

– Дальше поедем на лошадях! – скомандовал наш начальник и недовольно плюнул себе под ноги. – Ну, чего встали? Выходим из автобуса! Живо! – выкрикнул он, потирая ладонью пухлые, потрескавшиеся на солнце губы. – И чтобы не вздумали никуда рыпаться! Здесь ваши фокусы не пройдут. Надумаете испортить ошейники, напасть на нас и сбежать – получите автоматную очередь в спину. Вам все ясно?

Мы с коллегами неуверенно переглянулись и пожали плечами. Наш конвоир удовлетворился подобной реакцией и призывно махнул рукой.

– Вылезайте. Нам еще несколько километров пилить на этой скрипучей развалюхе, чтоб ее, эту работу…

– А почему не на автобусе? – осторожно спросила писательница – и тотчас получила тычок прикладом под ребра.

Она сгорбилась, застонала, и охранник, довольно кивнув, бросил ей грубо:

– Техника тут не работает. Зона особая, ясно? А если ты будешь такой любопытной, долго у нас не протянешь.

Писательница, все еще морщась от боли, стиснула губы.

– Идем!

Мы заняли места в повозках странной конструкции и ехали в них минут сорок. Я старалась не обращать внимания на наручники, приковавшие меня к грузному охраннику, и молча смотрела в окно. Местность была гористой, безлюдной и вызывала смутные ассоциации с той, что была в кубе и которую мы с Шоном видели по дороге в Либрум. Кажется, он тогда говорил, что дальше должен был быть поселок… Что, если это тот самый, который мы недавно проехали?..

Я покачала головой и продолжала изучать виды. На фоне холмов то тут, то там появлялись какие-то ветхие полуразвалившиеся здания, бункеры, заглохшие самосвалы, изъеденные коррозией и доломанные людьми, отчего мне казалось, что я приехала на могильник.

Солнце припекало, ужасно хотелось пить, но воду нам, несмотря на вежливые просьбы, так и не дали. Один из охранников плеснул писателю в лицо из бутылки, остаток выпил сам и гнусно загоготал.

Я не понимала, что происходило, отказывалась принимать тот факт, что мы из небожителей, которых боготворил весь Либрум, в один момент превратились в бесправных изгоев, с которыми обращались хуже, чем с домашним скотом. А все из-за того, что мы не сумели вовремя заплатить долг… Который нам даже шанса покрыть не дали! Степень суровости наказания всегда должна соответствовать проступку. Но не в нашем случае, и эта мысль вызывала тревогу.

А вот когда мы остановились перед очередным блок-постом, обнесенным колючей проволокой, и я прочитала надпись на покореженной металлической табличке над входом «Труд освобождает», то стало жутко. По-настоящему. Потому что такую же надпись, только на немецком, я видела в книгах по истории, где рассказывалось про концлагеря.

«Господи, куда это меня занесло? Хоть бы внутри все оказалось лучше, чем снаружи», – промелькнуло в голове, и я с силой сжала кулаки.

Внутри оказалось хуже. Причем гораздо, гораздо хуже. Рудники… Гиблое место.

– Там у нас копры и мастерские, – говорил мой конвоир, указывая рукой вправо. – Напротив – склады. Без разрешения туда не ходи. А вот это барак, в котором ты будешь жить.

Я покосилась на одноэтажное здание со щелями в деревянных досках, которое немногим отличалось от хлева. Закусила губу и снова переключилась на голос охранника.

– Дальше начинаются подземные выработки. Будете вкалывать по двенадцать часов, а попробуете сбежать – мы вас мигом укротим.