– А кем был ваш дед?

– Кем был? Хм… Был он, милок, чиновником особых поручений при генерал-губернаторе Долгорукове.

Что-то такое мне вспомнилось, поскольку одно время я всерьёз зачитывался Акуниным.

– А фамилия ваша, случайно, не Фандорин? – наудачу спросил я, сам понимая, как глупо звучит мой вопрос.

– А с чего ты взял, что Фандорин? Не, мы Лукины.

– А как же ваш дед народ мутил? Против царя агитировал?

– В том-то и фокус, что ратовал за отмену дворянского сословия, как изжившего себя. А сам был дворянином. Получается, против себя же и агитировал.

– Так вы ещё и из дворян?

– Пращур мой, слышал я ещё от деда, под Петром Великим воевал шведа, знаменосцем был. А сам рекрут из простых землепашцев, но Пётр Лексеич его храбрость оценил, дворянский титул пожаловал и земли выделил под Псковом.

– А в чём храбрость состояла?

– Не дозволил недругу завладеть знаменем полка, в одиночку, с палашом в руках, израненный отбился от десятка шведов.

– Это действительно серьёзно, – согласился я.

– Серьёзно, – подтвердил Кузьмич. – Да только лишили моего деда дворянского звания. Для отца и меня-то, может, и к лучшему, потому как после революции с дворянами разговор был короткий.

– Не было бы счастья, да несчастье помогло, – хмыкнул я. – А посёлок ваш, наверное, Кослан называется?

– Он самый. Слышал о нём?

– Да просто на карте отмечен, а других населённых пунктов в округе вроде нет.

– Ну да, это верно, места здесь глухие. Сто вёрст можно пройти и ни одной живой души не встретить, только зверьё непуганое. Ну так оно и хорошо, чужие люди тебя не потревожат. Я тебе сейчас ещё отвара сделаю, пить нужно часто, чтобы хворь быстрее выходила. И поснедать достану, чтобы самому в погреб не лазать, силы тебе беречь надобно…

Так я и остался один в избушке коротать зимний день. Лежал, глядя в светлое пятно оконца, до которого, не вставая, мог дотянуться рукой, и, поскольку заняться больше было нечем, размышлял.

Вот лежу я в таёжной заимке на топчане под пёстрым одеялом, дело идёт на поправку, а куковать мне здесь аж до самой весны. Даже до мая, когда наконец море не очистится ото льда и не пришвартуются в Архангельском порту иностранные суда. И на одном из них, если повезёт, мне удастся уплыть из страны, в которой меня не очень любезно приняли некоторые облечённые властью начальники. А что ждёт меня там, на чужбине, где я никому не нужен? Смогу ли я что-то сделать для своей Родины, прежде чем на неё обрушится вся мощь фашистской Германии? Или затаюсь, забьюсь в самый дальний угол планеты, чтобы там меня не отыскали люди Ежова? А может, никуда не уходить? Думаю, Кузьмич не выгонит меня, если я скажу, что хочу здесь остаться. Места, как он говорил, глухие, кто меня здесь найдёт? Пережду войну, потом можно будет как-нибудь легализоваться…

Нет, чувствую, не смогу спать спокойно, зная, что из-за моего бездействия будут гибнуть люди, которых я мог бы спасти. Не знаю, каким образом, но мог бы.