Еще не рассвело, а Адам уже тормошит меня. Он навис надо мной в темноте, даже лица толком не видно. В палатке холодно, и морозный воздух щиплет щеки.
— Сара, — шепчет он. — Пора вставать. Нам надо идти.
Я натягиваю спальный мешок до самых ушей и поворачиваюсь к нему спиной.
— Сара, — шипит он. — Вставай. Будем собираться.
Набрав полные легкие воздуха, я выдыхаю его — медленно, медленно, медленно. Я боюсь того, что собираюсь сделать, но все равно открываю рот и произношу:
— Я никуда не пойду.
— Что?
— Не пойду.
— Пойдешь. Сейчас соберем вещи и в путь.
Еложу туда-сюда, только бы не встречаться с ним взглядом. Сердце глухо стучит.
— Я не хочу никуда идти. Давай останемся здесь до конца зимы. Люди тут хорошие. Есть врач, есть еда. Пожалуйста, Адам.
— Сара…
— Нет. А теперь дай мне поспать.
Какой там сон. Кровь стучит в ушах, я неподвижно лежу и слушаю молчание Адама.
Занятная получается семейка. В матери мальчишкам я не гожусь по возрасту и навсегда останусь их сестрой, но я — их единственная родственница, так что получается, именно я больше всего подхожу на роль их матери. Если я — «мать», стало быть, Адам — «отец»? Так будет, когда родится наш малыш. Впрочем, Мия уже сейчас называет его папой. Когда она в первый раз сказала: «Па-па-па-па», он изменился в лице. Как будто солнце взошло. Помню, мы устали как собаки и сидели у обочины дороги, еще даже палатку не поставили. Было поздно, но Мия не спала.
— Ты слышала, что она сказала? Ты слышала, Сара?
— Папа, — повторила Мия и протянула к нему ручки.
Он подхватил ее и пустился в пляс, забыв обо всем на свете. Этот случай напомнил мне о том, почему я любила его.
«Люблю его, — напоминаю я себе. — Люблю, а не любила. Я люблю Адама Доусона».
Если повторять это чаще, думать об этом чаще, то, возможно, я вновь поверю сама себе.