На этом моменте индиец снял вспотевшие от пара очки и протёр их мягким пледом.

— Они застыли, похолодели. Он обозлился на весь мир. Печатную машинку и перо ему заменил алюминиевый макбук, вот уж пошлость. Он вырезал своё сердце и сунул его в карман. И, право, я не знаю, бьётся ли оно ещё. Помнит ли он теперь, что оно у него когда-то было.

— Что-то было не так с фильмом.

— Я полагаю… он разочаровался. Он получил деньги, славу, признание и от этого сломался. Думаю, ему нравилось быть в стороне. Невидимым, почти никому не нужным. В этом ведь есть какая-то отрешённость, духовность. А теперь продюсеры гоняются за ним, видя в нём только пекинскую утку, фаршированную деньгами, а он их шлёт куда подальше. К тому же…

Тут старик сделал небольшую паузу и опустил взгляд.

— К тому же я думаю, его очень сильно ударило по голове воплощение своих иллюзий. Одно дело представлять свои истории в мечтах, строить песочные замки из воздуха. Они всегда идеальные, к ним всегда приятно возвращаться. Когда облекаешь их в слова, они теряют некоторую часть своей привлекательности, но… остаются вне твоей памяти, навечно. Когда же отдаёшь свою историю другому человеку на откуп, позволяешь менять её, иллюстрировать, показывать чужое представление о ней… это больно. На экране вылезают все недостатки твоих историй. Более того, далеко не все их них можно снять. Многие книги умудряются говорить с нами больше языком чувств и переживаний. В то время как кино ищет материальное, визуальное воплощение всему, даже темпу повествования. И оно не думает останавливаться.

— Так он просто не выдержал несовершенства?

— Да. На экране вылез каждый прыщик, каждая складочка, каждый жировик и седой волос. Они кололи его глаза и он надел чёрные слепые очки, точно щит. Мне кажется… он совершил ошибку, выйдя на широкую аудиторию, потому что все свои книги он писал в первую очередь для себя.

Тамура остудил свой чай бесшумным дыханием и едва хлебнул. Индиец уже отставил пустую кружку в сторону и, довольный, провёл обожжённым языком по передним верхним зубам.

— Но любой автор говорит со своими читателями определённым языком. И если он хочет быть понятым, то должен соблюдать определённые правила общения. Это своеобразная плата за вход в игру за бессмертие. Проблема в том, что Ганс хотел вступить в этот клуб вечных душ и… в то же время страстно желал смерти.

— То есть он хотел быть вне общества и не мог без него жить?

— Этот человек — старик поднял указательный палец — сплошное противоречие.

— Мне нужно говорить с ним.