Надо же, как хорошо она разобралась в альпийской розе ветров! Антон помог ей пристегнуть горнолыжные ботинки. Мои крепления почему-то не хотели застегиваться, и Антон нагнулся, чтобы взглянуть. Правый ботинок никак не хотел попадать в гнездо.

— А ну-ка покажи. Да, его следует подремонтировать. Не беспокойтесь, на это не уйдет много времени, — обратился он к Юлии.

Ветер ударил с новой силой, у Юлии от холода начали стучать зубы.

— Я скоро превращусь в сосульку! Спускайся на подъемнике, если не в состоянии справиться с лыжами! Я поехала!

И, не дожидаясь ответа, она сильно оттолкнулась палками и быстро заскользила вниз. Она отлично каталась на лыжах, смотреть на нее было одно удовольствие.

— Что ты сделал с моими креплениями? — заговорила я, когда появилась уверенность, что ветер отнесет мои слова в сторону и Юлия нас не услышит. — Или, скорее, что ты вообще здесь делаешь?

Говорить по-шведски было рискованно, но мне было все равно. Порыв ветра кинул мне в глаза горсть колючего снега, буквально швырнув нас друг к другу.

— Я отвинтил один шуруп, это несложно исправить. Нам надо поговорить. Давай поднимемся повыше, ты же знаешь, что звук голоса идет вверх. Если хочешь скрыться от любопытных ушей, то лучше забраться на вершину.

Я сняла лыжи и поставила их вместе с палками к стене, хотя знала, что здесь они могут стать легкой добычей воров. И направилась к тропинке на вершину горы Хокенхерн. Местами узкая дорожка была почти полностью занесена снегом, так что приходилось держаться за толстый канат, игравший роль перил. Я не боялась высоты, но прекрасно понимала, что, если соскользну с тропинки, я пропала. Мы единственные карабкались вверх, больше таких сумасшедших не было.

Внизу жемчужным блеском сверкало Женевское озеро, вдали синел Монблан. От сильного ветра на глаза навернулись слезы, не спасали даже горнолыжные очки. Борода Давида побелела от инея.

— А теперь рассказывай, — повернулась я к нему. — Где ты был все это время и зачем устроился к Ивану Гезолиану? Ты что, сам не в состоянии умереть, тебе необходимо сунуть голову в волчью пасть и окончить жизнь в страшных муках? Какого черта ты вообще здесь делаешь, идиот?

В лицо дул ледяной ветер, а внутри у меня все клокотало от ярости. Я бы не удивилась, если бы подо мной начал плавиться лед. По небу плыли облака, туман немного рассеялся, стали видны вершины гор. Казалось, моя ярость может сдвинуть снежную лавину, которая сметет все живое: лыжников, детей, коров и продавцов швейцарского сыра. Я не могла говорить связно, лишь повторяла на всех языках: черт, дурак, идиот, дерьмо!

— Хилья, успокойся! — вновь услышала я знакомый голос, от которого в груди разливалось тепло, и я чуть не замурлыкала, как домашняя кошка. — У нас мало времени. Послушай меня. Помнишь, в тот последний вечер, который мы провели вместе, мне позвонили? Я сказал тебе, что это мой шеф.

— Да, конечно помню. — Я вдруг охрипла и закашлялась. — Не сомневаюсь, что ты соврал.

— Это был не шеф, это звонила Гинтаре. Я тебе рассказывал про нее: это литовка, с которой я жил. Она забеременела и сказала мне, что сделала аборт. Но обманула: ребенок все-таки родился.

Это же мне рассказал Транков, когда я была у него в студии в Лэнгвике. Именно тогда я сожгла последний мост и оказалась в его объятиях.

— Гинтаре умирала и попросила меня позаботиться о мальчике. Его зовут Дейвидас. Когда они решили убить Дольфини, то еще не знали, что я уже уехал из страны. Хилья, я не мог ничего поделать! Я знал, что они идут по моим следам, но должен был найти Дейвидаса. И не сомневался, что ты выберешься из трудной ситуации. Я же оказался прав!

— Кто — они?

— Гезолиан с партнерами. Дольфини был агентом Гезолиана в Тоскане. Они убили его без колебаний, когда поняли, что он знает слишком много.

— А с кем ты сидел тогда в ресторане? Кто этот отвратительный русский?