«Прослушаешь, когда сядешь в машину», — сказал один из этих. Она не хотела слушать. Запись была составляющей частью нападения, а у нее не было желания переживать все снова.

— Не распускай нюни, — сказала Вероника вслух. — Ты же репортер, черт побери! Мало тебя били, что ли? Вон, когда делали репортаж о наркоманах, на Лубянке по роже получила и ничего, даже не заплакала. — Опустившись на корточки, она принялась собирать вещи и не глядя кидать их в сумочку. — А на Ярославском мент дубинкой врезал, извинялся потом, гад. И тоже ничего. Выжила же, не померла? А тут мелочь, говорить не о чем. Ну, напугали немного. С кем не бывает?

Застегнув сумочку, она поднялась, вызвала лифт, вошла в кабинку и нажала кнопку первого этажа.

«А коленки все равно трясутся, — отметила про себя. — Боишься, подруга. Трусовата ты стала для репортера. Трусовата. Иди-ка лучше в шоу работать. Будешь кривляться перед камерой, улыбаться и принимать дорогие подарки. Глядишь, и „новый русский“ муж обозначится».

Вероника криво усмехнулась. Когда дверцы лифта распахнулись на первом этаже, она шагнула в фойе и на секунду остановилась, оторопев, приоткрыв от удивления рот, чувствуя, что ей опять становится страшно. Старушка-консьержка сидела за своим столиком, навалившись всем телом на спинку обшарпанного стульчика. Голова женщины была запрокинута, глаза закрыты, руки безвольно обвисли.

«Убили, — почему-то подумала Вероника. — Что же делать-то?»

Она ощутила легкий прилив паники, за которой пряталась обыкновенная, банальная растерянность. Квартир на первом этаже не было, телефона на столе дежурной — тоже. А через секунду Вероника вдруг поняла всю абсурдность ситуации. Чем должна обороняться эта бабулька от хулиганов, если таковые вдруг заявятся в подъезд? Отмахиваться стулом? Или баррикадировать дверь? Даже позвонить нельзя. А с первого этажа кричи не кричи, никого не дозовешься.

Вероника сделала шаг вперед, затем еще один. Она чувствовала легкую дрожь, понимая, что сейчас придется подойти к консьержке и взять ее за руку, пытаясь нащупать пульс. Вероника могла запросто пощупать пульс у упавшего прохожего на улице, кем бы тот ни был, но к старушке, давно уже ставшей такой же неотъемлемой частью интерьера, как стены, пол или потолок, подойти не могла. Ей было страшно.

Вероника сделала еще шаг, а затем вдруг нервно засмеялась. Именно в это мгновение в гулком фойе подъезда вдруг послышался сочный басовитый сап. Консьержку не убили, она просто спала. Людям, отдавшим Веронике кассету и фотографии, не нужна была жизнь этой беззащитной и совершенно безобидной бабки.

Девушка стояла и смеялась, и смех ее все больше напоминал истерический плач. Она хохотала и хохотала, не в силах остановиться. Лифт за ее спиной поехал вверх, затем вновь опустился, и из него вышел профессорского вида пожилой мужчина, ведущий на поводке коккер-спаниеля. Остановившись, он внимательно посмотрел на смеющуюся девушку, по лицу которой катились слезы, а затем внезапно дал ей резкую пощечину. Смех моментально оборвался.

— У вас истерика, барышня, — спокойно и рассудительно произнес мужчина, и эта рассудительность показалась Веронике не менее дикой, чем сон консьержки на боевом посту. — Нельзя доводить свои нервы до такого состояния. Тем более в наше время. — Он осуждающе покачал головой. — Если хотите, могу порекомендовать вам замечательного врача. Мой школьный приятель.

— Нет, спасибо. — Вероника открыла сумочку, порылась в ней, отыскивая носовой платок, который почему-то оказался на самом дне, вытерла глаза. — Простите, у меня день сегодня начался… Даже передать не могу. Что-то невероятное.

— Ничего, у всех бывают тяжелые дни, — кивнул мужчина. — Поверьте мне.

«Такие вряд ли», — подумала девушка.

— Надо же, Анна Иннокентьевна уснула. Небывалый случай, — изумился хозяин коккера.

Пес, виляя хвостом, рванулся к столу консьержки и принялся деловито обнюхивать угол.

— Казачок, ко мне! — позвал мужчина и вновь повернулся к Веронике. — Вы уверены, что вам не нужна помощь?

— Абсолютно. — Она спрятала платок в сумочку. — Все нормально. Все в порядке.

— Ну что же, вам, безусловно, виднее. — Мужчина прошел через фойе странной дугой, мимо стола, словно приглядываясь повнимательнее к спящей пожилой женщине, хмыкнул, что-то неразборчиво пробормотал себе под нос и толкнул дверь.

Капризно взвыла пружина, и в подъезд ворвался утренний ветер. Он коснулся лица Вероники, огладил прохладной ладонью, словно успокаивая. Было это прикосновение настолько отрезвляюще свежим, что Вероника подумала: «А может, привиделись мне эти двое в масках спросонья? Вернее, с постоянного недосыпа. А впрочем, вот он — живой свидетель: Анна Иннокентьевна сидит, навалясь на стул, свесив до пола короткие, пухленькие, как сардельки, руки».