— Можешь опустить руки, — негромко сказал я. — Моя фамилия Буров. Считай, что ты нашел то, что искал. Я — командир 744-го.
— Красноармеец Перепрыга, 266-я ремонтная бригада! — отрапортовал он, а потом, чуть прищурившись, хитро, по-крестьянски, добавил: — А я вас помню, товарищ младший лейтенант! Вы тогда немца с дерева сняли, а я его внизу прикладом приложил!
— Звать тебя как, Перепрыга?
— Иван.
— Давай свое предписание, Иван. Послужишь с нами, раз определили. Но запомни сразу — мои приказы выполнять мгновенно, без раздумий. Комсомолец?
— С шестнадцати лет, — сверкнул глазами Ваня.
— Устав ВЛКСМ читал? Помнишь: «Комсомол учится у партии по-ленински жить, работать, бороться и побеждать»? Так вот, наша с тобой задача — победить, усек?
— Так точно, товарищ младший лейтенант.
— Присаживайся, Ваня, — кивнул я на полено рядом с костровищем, — в танке еще не воевал?
— Не довелось, — пожал он плечами, — но я быстро учусь! — и тут же гордо добавил: — Мне же тогда за немца этого, что мы поймали, медаль дали! «За отвагу»! А вас чем наградили? Это же вы его добыли, а мы с товарищем майором снизу так, на подхвате оказались…
— Ничем не наградили, — отмахнулся я, — не за медали дерусь…
— Это понятно, — нахмурился Перепрыга, — но товарищ майор обещался… выходит, обманул?
— Тебя же наградили? Значит, не обманул. А что меня обошли стороной, так это не страшно.
В военное время часто случалось так, что представления к наградам просто терялись в кипе бумаг, и командирам приходилось писать их раз за разом, пока, наконец, очередной запрос не ложился на нужный стол. Но я не соврал Перепрыге. Мне искренне было наплевать на все возможные ордена и медали. Димкиному самолюбию это бы, несомненно, польстило. А мне зачем? Пусть хоть «Орден Победы» вручат, что с того? Суну поглубже в вещмешок и забуду о нем до лучших времен. Единственный толк был от именного пистолета — один раз он меня уже крепко выручил. Но золотой именной ППШ с автографом товарища Сталина мне точно не дадут…
Угрюмый Корякин и зевающий Леха выбрались из нашей видавшей виды палатки. Оба бросили взгляд на Перепрыгу, но первым делом отправились на утренние процедуры. Я же тем временем разогрел в котелке воду, сыпанул туда щедрой рукой чая — еще оставался — благо, Казаков позаботился. И когда все собрались, разлил по кружкам — что-то горячее залить в желудок после сна — самое оно…
— Наш новый заряжающий, — представил я Перепрыгу, — звать Иваном. Прошу, как говорится, любить и жаловать…
Перепрыга был совершенно не виноват, что на него воззрились косо. После Казакова любой новый человек смотрелся чужаком и воспринимался с неприязнью и отторжением, я это прекрасно понимал, поэтому поспешил добавить:
— Мы с Иваном однажды поймали немецкого летчика! Он зацепился парашютом за дерево и стрелял во все стороны из пистолета…
Корякин знал эту историю, а вот Леша — нет. Он даже рот приоткрыл от интереса, пока я вкратце пересказывал происходящее, выставляя Перепрыгу героем — так лучше, пусть наберет очки авторитета в экипаже. Рассказ вышел в комичном ключе, но Петр Михалыч лишь покачал головой — он-то прекрасно понимал, что все произошло не так оптимистично, как я это поведал. А вот Леха восторгался каждому повороту сюжета, время от времени издавая восторженные возгласы и даже хлопая в ладоши.
— Я напишу об этом в «Комсомолку»! — заявил он, после того, как я умолк, утомившись.