— Эта жирная сволочь заслужила смерть, — все так же безразлично глядя на дело рук своих, ответила она: — Он лишь жрал, спал, да сношался… трусливая мразь! Рубашку стыдную мне подарил, гад. Надевать заставлял! Три месяца тут торчал, пузо отъедал!

— У тебя жил? — уточнил капитан и недобро прищурился. — С тобой, получается, и сношался?

— Со мной, — кивнула хозяйка, — а ты погляди туда!

Она махнула рукой в сторону печи. Там сверху на полатях, подвешенных от печи до противоположной стороны, из-за занавески высовывались две детские головки — видно, услышали шум и проснулись.

— Если бы противилась, убил бы их. Себя-то мне не жалко, но деток невинных за что? — пояснила женщина. — У нас многих убили… вон второго дня парня из семьи Еременко, да девку, дочь механика Федорова повесили. Зинка ее звали. До этого пытали три дня, мучили. Говорили, что они партизаны и готовили диверсию. Только не правда это, нет у нас в округе партизан, повывели всех еще в том году. Зинка просто немцу не дала, да пощечину залепила, ее свалили, пинать начали, а Еременко и заступился, дурень. Нравилась ему, видно. Обоих и порешили. А перед этим девку снасильничали многократно, она кричала так, что мне до сих пор этот крик снится… а уж что с парнем сделали — и пересказывать страшно… но он молчал, терпел, так и умер — не выдержал пыток…

Я вспомнил изувеченные тела, терзаемые воронами, и меня всего передернуло. Вот, значит, как дело было на самом деле.

— Немцы самолично пытали? — уточнил капитан.

— Нет, куда им, кишка тонка. Все делали полицаи. Фрицы понабрали к себе на службу всякой швали, те и рады стараться.

— Они еще в деревне?

— Уехали после казни. Главный у них — Мартын Шпынько, прежде в соседнем колхозе трактористом работал, а как немцы пришли, сразу к ним подался, и набрал себе в бригаду пару десятков таких же, как он сам.

Я на всякий случай запомнил фамилию полицая, вдруг кривая выведет и встретимся, уж тогда я ему припомню этих замученных юношу с девушкой.

А оберста, конечно, не жаль. Он, скотина, еще легко отделался. Да и рассказал уже все, что знал — большего из него все равно было не вытянуть. Вот только с утра его хватятся, даже если умело спрятать тело. И придут, конечно, в этот дом, прекрасно зная, где он квартирует.

Хозяйка это тоже понимала, потому как взглянула на своих детишек, и начала тихо выть на низкой ноте. Хоронила их уже в мыслях, и себя заодно.

— Ну-ка умолкни! — приказал Шамсутдинов, и тут же обернулся к Крюкову и Демину: — Тело утопить в нужнике, там воняет так, что могут и не сыскать сразу, а потом поздно будет. А ты бери детей, — он взял женщину за подбородок и повернул ее голову так, чтобы точно видеть, что она все слышит и осознает: — и дуй в лес, там отсидишься несколько дней — ночи, хоть нынче и прохладные, но не замерзнете. А потом сюда придем мы, обещаю! Не будет немец тут больше править!

Демин и Крюков споро подхватили труп под руки и вытащили во двор. Через несколько минут вернулись, Крюков кивнул — сделано. Тем временем хозяйка дома быстро одевала детей. Те не плакали — привыкли, что надо вести себя тихо, иначе будет плохо. Мелкие, запуганные, забитые — они вызывали в моем сердце двойственные чувства. С одной стороны, хотелось накормить, с другой — всем своим существом я желал сделать очень плохо тем, кто довел их до подобного полускотского состояния. Я понял, что спать не смогу, кусок в горло не полезет, пока не отомщу, пока не уничтожу всех, до кого дотянусь. За этих детей, за мертвых подростков на дереве, за всех солдат, погибших сегодня. Комок застрял у меня в горле, я не мог дышать, только открывал и закрывал рот, словно рыба, выброшенная на берег. Шамсутдинов заметил мое состояние и без разговоров крепко хлопнул по спине. Чуть полегчало. Хотя бы вновь вернулась способность дышать. Но ненависть никуда не делась. Я понял, что она теперь со мной навсегда. До последней капли крови: моей или врага.

— Бойцы, какие мысли? — капитан собрал нас в узкий круг.

— Можно попробовать ангары пощупать, — предложил Крюков, — вот только охраны там чересчур… но есть шанс сходу все сделать!

— Я бы прошел по маршруту и устроил засаду, — не согласился более осмотрительный Демин, — а если получится, заминировал бы мост. Взрывчатки у нас с лихвой хватит!

— Мне все равно, решайте сами! — Тарасов был слишком молод и впечатлителен, он все еще не отошел от увиденного и услышанного, и его, как и меня, распирало изнутри желание убивать.

— Буров, а ты что скажешь? — поинтересовался Шамсутдинов.