— Он — отсталый человек, ваш принц Сианук. Продукт прошлого. Он не понимает, что времена изменились, что для того, чтобы Камбоджа достигла истинной независимости, нужны новые методы.

Во-первых, он допускает, чтобы в страну проникали юоны. — Рене употребил пренебрежительное словечко, которым называли вьетнамцев и вьетконговцев. — Во-вторых, он...

— Простите, мсье, — прервал его Кемара, — но политика принца по предоставлению в Камбодже убежища северовьетнамцам лишь способствует нашему суверенитету. Их благодарность...

— Неужели вы полагаете, что Хо Ши Мин, Ле Зуан или Фам Ван Донг когда-либо вспомнят о том благодеянии, которое оказывает им Камбоджа?! — недоверчиво воскликнул француз. — Сколько раз еще Сиануку надо столкнуться с их ложью и предательством, пока он перестанет им доверять? — Он понизил голос и заговорил отрывисто, чуть ли не по слогам. — Они — вьетнамцы. Боже правый, мсье, они всегда ненавидели и всегда будут ненавидеть кхмеров. Если вы думаете, что гнуть перед ними шею...

— Не «гнуть шею», — мягко произнес Кемара. — Они наши соседи, — он говорил медленно, будто втолковывая что-то умственно отсталому ребенку. — И всегда ими будут. И мы должны делать все, чтобы жить с ними в мире. Чтобы нам всем выжить, мы должны прекратить вражду, длившуюся две тысячи лет. Именно в это верит принц Сианук. Вспомните, мсье Ивен: даже французы, даже де Голль наладили мире Германией. Они — соседи, а война окончена. И даже герои войны вынуждены смотреть в будущее. Мир, мсье Ивен, требует куда больших трудов, чем война.

— Вы говорите о французском президенте так, будто бы он спаситель Камбоджи. Я не голлист, у меня нет желания возвращаться во Францию. Теперь эта страна — не мой отчий дом. Вот уже тринадцать лет, как Камбоджа добилась независимости от Франции, но почему-то все еще хочет находиться под ее протекторатом. Вам не кажется это странным?

— Мы ищем помощи от наших союзников, — спокойно ответил Кемара. — Вот и все.

— А я говорю вам, что это становится невыносимым бременем. Кампучийцы голодают, в стране безработица, а «высокопоставленные лица», укрывшиеся за стенами особняков Камкармон, требуют все более высоких взяток от тех, кто одурманивает массы. Ситуация невыносимая. Даже монтаньяры...

— Ах, монтаньяры, — раздраженно перебил его Кемара. — Коу Роун назвал их «кхмеризованными». Монтаньярами, от французского «mont», «гора», называли этнические горские меньшинства Камбоджи, которые не стремились смешиваться с основным населением.

— О, да! — Рене хрипло расхохотался. — Как вы гордитесь этим словечком, которое означает, что этих людей, словно животных, сгоняют в лагеря, в поселения, где к ним относятся хуже, чем к скоту, — глаза Рене превратились в щелки. — А вы слыхали о маки?

— Я не потерплю подобных разговоров в моем доме! — воскликнул Кемара. Теперь он действительно вышел из себя — колкости француза сделали свое дело.

— Почему же? — упорствовал Рене. — Вашим детям следует знать, какую ложь для них заготовили.

— Мсье Ивен, я бы попросил вас...

— Запомните мои слова, мсье Кемара. Отношение вашего режима к монтаньярам обратится против вас самих. Грядет революция, и грядет скоро, так как эти люди присоединятся к маки. Это случится если не в этом году, то уже на следующий год.

— Молчите! — взорвался Кемара.

Сидящие за столом замерли — Сока еще никогда не слышал, чтобы отец так повышал голос.

Самнанг прокашлялся. Сока заметил, что за весь ужин он так и не произнес ни слова.

— Я думаю, что вам сейчас лучше уйти, Рене, — он легонько тронул друга за плечо.

Рене Ивен встал. Лицо у него побелело, он дрожал. Он смотрел на человека, сидевшего против него.

— Знание — опасная вещь, нет так ли, мсье?