Майор вытащил папиросу, прикурил.

— Значит, так, Котенок. Тебя Леонов еще не видел пока. Пусть так и дальше будет. Не надо его провоцировать. Мало ли как он на тебя сейчас среагировать может? Дрогнет рука в неподходящий момент, или в башке переклинит чего… Понимаешь меня?

— Да, товарищ майор. Понимаю.

— И… относительно второй части приказа… Так вот, Марина, тебя это не касается.

— Почему?

— А как ты сама думаешь? Ты в него выстрелить сможешь?

Барсова молчала. Только прутик в ее руке продолжал чертить на земле какие-то завитушки. Наконец она подняла голову.

— А вы, товарищ майор? Вы сможете? После того как он нас всех… можно сказать, с того света вытащил?

Гальченко ответил не сразу. Докурил, притоптал бычок.

— Видишь ли, Котенок, тогда мы опасались, что он попадет в руки к профессору.

— Это к какому же? Не к тому ли, которого мы там угрохали?

— К нему. Поэтому и был отдан такой приказ.

— Но ведь его теперь нет? Значит, и приказ…

— Действует. На место убитого профессора пришел новый.

— И что теперь? Над… Леоновым всегда будет висеть этот топор?

— Пока сохраняется возможность его захвата противником — будет.

— И это значит, что вы…

— Буду стрелять. И требовать этого от других. Кроме тебя.

— Почему?

— Есть грань, которую не может преступить даже командир, отдавая приказ. Война ожесточила всех. Но даже и в жестокости есть граница, которую нарушать нельзя. После этого уже не сможешь оставаться прежним человеком. Будет машина, бездушный механизм для исполнения команд. Чем мы в этом случае станем лучше немцев? Я никогда не спрашивал тебя, кем был для тебя твой «дядя Саша»? Не хотел касаться этой темы, не мое это. Вот скажи мне, в него ты стала бы стрелять? В таких же условиях?