Книги

Черная кошка, белый кот или Эра милосердия-2

22
18
20
22
24
26
28
30

— Тебе что чужой… жалко! Мог же и первым! Я же не возражал! — на лице у него мешалась целая гамма чувств. От неутоленной похоти до детской обиды на Могутного.

— Заткнись! Дело сделали. Уходим.

Несостоявшийся насильник покосился на свой нож и смотрящее в лицо дуло пистолета Юрася.

Вздохнул и успокаиваясь убрал нож за голенище.

— «Дело сделали»! — передразнил Могутного. — Кто ж так делает! А «контроль»! Херово тебя немцы учили!

И сплюнув на неподвижное тело, выстрелил в голову жертве.

Забрав из тайника небольшие сбережения Могутного на «черный день», убийцы в яркой прозрачности начинающегося утра шли на свою лесную базу.

Не щедр день в схроне на разнообразие. Почти как в тюрьме: серый бетон стен да прочные двухэтажные нары. Скудность обстановки скрашивает Святое распятие и висящее в специальных креплениях оружие. Стол, скамья, да «прибиральное место» в виде ведра с крышкой — «лесные» солдаты непривередливы.

«Скучен день до вечера, когда делать нечего».

Долго ли протопить печурку, да приготовить еду на пятерых? Чем себя ещё занять?

Выпивка скрашивает жизнь и убыстряет время, да разве её напасёшься?

Придумывает потому каждый себе какое-никакое занятие.

Юрась, вооружившись маленьким ножом, вырезал при скудном свете керосиновой лампы фигурку.

Погруженный в себя, он лишь краем сознания слышал привычное бурчание Злабовича, выспавшегося на год вперед и теперь ищущего собеседника:

— Слышь «Могутный», ну чё ты всё молчишь-то? Хоть бы сбрехал чаго.

Вот расскажи, как ты в кавалеристы попал?

Или вот как такое возможно: улан — не любящий коней?

Нужно ли отвечать дурню лезущему без спросу в чужую жизнь? Нет в том нужды. Молчит Юрась, а мысли бредут своим чередом, по собственной воле оживляя недалекое давнее — начало войны.

Jeszcze Polska nie zginęła, Kiedy my żyjemy. Co nam obca przemoc wzięła, Szablą odbierzemy. «Пока мы живы Польша не умрет Всё, что отнято вражьей силой, саблею вернем».

Начальные такты польского гимна крутятся в голове стройным хором крепких глоток улан родного Двадцать третьего полка. Потом по странной прихоти памяти, без всякой связи с первой возник тревожный напев: чистый прозрачный высокий звук кавалерийского горна.

Где музыка и где Юрась! Почему они рядом — именно эти две мелодии?