— Если ты не против, я бы хотел побыть еще с Эктором.
Заяви он, что намерен вплавь отправиться на луну, его встретило бы примерно такое же непонимание. Сначала она не в состоянии даже разобрать, о ком идет речь.
— Ты хочешь сказать… — она делает неопределенный жест в моем направлении, — с ним?
— Только на эту ночь, — объясняет Шарль. — Мы с Эктором через многое прошли вместе. И он сидит со мной каждый вечер, пока я не усну, и колени у него никогда не скрипят. И сегодня, мне кажется, мое место там. А с завтрашнего дня… я буду целиком принадлежать тебе.
— Но нам так о многом надо поговорить! — протестует она. — Вспомнить годы и годы…
— В вашем распоряжении будет множество лет, чтобы этим заняться, — вступается маркиз. — Но, моя дорогая, прежде чем устраивать молодому человеку постель во дворце, необходимо удостовериться, что его там ждут.
— Ждут? Как законного короля Франции могут не ждать?
— Не уверен, что все отнесутся к этому так же, как вы, дитя мое. Да уж, — добавляет он многозначительно, — вашу радость разделят далеко не все. До сего дня месье Видок и уважаемый доктор приглядывали за Шарлем. Полагаю, можно смело довериться им еще на одну ночь.
Видок поддерживает маркиза, и их объединенным доводам она может противопоставить лишь собственное нежелание хоть ненадолго расставаться с Шарлем. А это нежелание не столь уж неумолимо (в Тампле ее хорошо научили подчиняться). Смирение, с которым она, в конце концов, обращается ко мне, производит почти болезненное впечатление.
— Вы не возражаете, если завтра утром я вас навещу?
— Ну, разумеется, мадам! — восклицает Видок. — Считайте мой дом своим личным pied-à-terre.[22]
Прежде чем уйти, она выдвигает условие: она должна на прощание прикоснуться к брату.
Притрагиваясь к его лицу, она вспоминает знакомые черты. А Шарль просто счастлив.
— За эту радость мы должны благодарить Бога, — шепчет она. — Для Него нет ничего невозможного. До завтра.
Она с неохотой отпускает его.
— До завтра, — отзывается он.
И герцогиня Ангулемская покидает комнату совсем не той женщиной, какой сюда вошла. Маркиз отправляется проводить ее до кареты, и, как только дверь за ним закрывается, Видок подбрасывает шляпу под самый потолок. Она не падает обратно. Задрав головы, мы обнаруживаем, что шляпа зацепилась за хрустальные подвески люстры.
— Мы сделали это! — провозглашает он.
Собирательное местоимение «мы» ласкает слух.
Только недолго, потому что в течение последующих минут Видок разглагольствует исключительно о себе. О великом будущем, ожидающем его. О роскошных пирах и наградах, о приемах в Тюильри, о приглашениях в знаменитые салоны. О повышении по службе, о том, какое у него будет собственное подразделение (посторонитесь, соперники!). О титуле, рассчитывать на получение которого у него есть все основания. А когда он получит его, тогда что мешает сделать следующий шаг и возглавить — ни много, ни мало — префектуру?