Сопротивление Гитлеру

Второй миф времен Второй мировой войны касается принятия либерального закона. Поскольку помимо обвинений в создании концентрационных лагерей (в англо-бурскую войну), притеснении Веймарской Германии (как убедительно доказывает в своей книге «Экономические последствия мира» экономист Мейнард Кейнс) и, конечно, так называемой «геноцидной» бомбардировке Дрездена и Гамбурга, теперь также высказывается мнение, что Британия виновна еще и в том, что не оказала активной поддержки немецкому Сопротивлению, в результате чего его члены сочли попытку свергнуть Гитлера невозможной.

Публикация в 1966 г. книги выдающегося немецкого историка Иоахима Феста «Заговор против Гитлера» позволила развить эту теорию даже в еще большей степени, нежели более ранние работы Патрисии Михан «Ненужная война» (1992) и Клеменса фон Клемперера «Немецкое Сопротивление против Гитлера» (1993). Герр Фест недвусмысленно обвиняет британское правительство в «отсутствии гибкости, враждебности, слепоте и политической недальновидности, которые, в сущности, говорят о союзе с Гитлером». Он утверждает, что «нацистские пропагандисты и представители союзников объединили свои усилия, фактически создав коалицию, направленную на дискредитацию германского Сопротивления. Несколько рецензентов книги критиковали Черчилля и министра иностранных дел Великобритании Энтони Идена за то, что они не оказали большей поддержки заговорщикам, а в редакционной статье в «Times» даже утверждается, что «мы тоже желаем, чтобы наша военная летопись была пересмотрена» в свете нашей «ошибочной политики», которую можно объяснить только тем, что «британские лидеры вели неправедную войну».

Хотя и далекие от проявления преступной близорукости и глупости, Черчилль и Иден озвучивали бесспорные с политической точки зрения основания для того, чтобы придерживаться политики «полной тишины» в отношении германского Сопротивления. Как признает Фест, Михан и Клемперер, в Германии не существовало единого движения Сопротивления, с которым бы британское правительство могло иметь дело. Коммунистическая, христианская и военная оппозиция гитлеровскому режиму действовали, почти не пересекаясь между собой. Даже внутри этих групп, которые действительно могли представлять реальную физическую угрозу жизни Гитлера, существовали большие разногласия относительно планируемого результата. Например, граф Гельмут фон Мольтке, высказывая идеи относительно устройства послевоенной демократии, говорил только о введении выборов в местные советы, но не в национальный парламент. Клаус фон Штауффенберг и Карл Гёрделер хотели, чтобы Германия вернулась к своим границам 1939 г., которые, естественно, включали ремилитаризованную Рейнскую область и Судетскую часть Чехословакии. Другие, например, политик Ульрих фон Хассель, считали, что вернуться следует к имперским границам 1914 г., хотя те и включали значительную часть Польши, в борьбу за независимость которой в 1939 г. в войну вступили Франция и Англия. Еще одним поводом для разногласий была Эльзас-Лотарингия.

Кроме того, после июня 1941 г. Англия уже не могла единолично предпринимать шаги к заключению мира. Сначала в войну оказался втянут Советский Союз, а затем после декабря 1941 г. и Соединенные Штаты, поэтому было совершенно исключено, чтобы Англия вступила в переговоры с кем-то из немцев за спиной своих союзников, особенно после того, как в январе 1943 г. президент Рузвельт выдвинул настойчивое требование безоговорочной капитуляции Германии, как непременного условия мира. Как написал в своей автобиографической книге «Общение с диктаторами» один из сотрудников немецкого отдела министерства иностранных дел, сэр Фрэнк Робертс: «Если бы Сталин решил, что мы находимся в контакте с немецкими генералами, чьей главной целью было защитить Германию от России, он вполне мог поддаться искушению снова попытаться прийти к соглашению с Гитлером».

Точка зрения британского правительства была вкратце изложена сэром Д’Арси Осборном, английским посланником в Ватикане, который, когда папа Пий XII сообщил ему, что группы германского Сопротивления «подтвердили свое намерение, или стремление, приложить усилия к смене правительства», ответил: «Почему бы им самим не заняться этим!» Вызывает также вопрос то, какую реальную помощь могли оказать союзники. Материально-техническая поддержка в виде поставки бомб и ружей едва ли требовалась германским военным, а моральная была слабой помощью с практической точки зрения. Любые обещания относительно позиции союзников по отношению к постгитлеровской Германии зависели только от ее политической системы, которая могла включать даже высокопоставленных нацистов. В любом случае, для любой германской группы оппозиционеров, которая бы попыталась сформировать постгитлеровское правительство, опираясь на поддержку простых немецких патриотов, поддержка или влияние союзников, стань о нем известно, обернулись бы катастрофой.

Британское командование и правительство имели достаточный опыт общения с прусскими офицерами в период 1914–1918 гг., чтобы убедиться в их стремлении к демократии. Для них прусский милитаризм был почти так же непривлекателен, как и нацизм; немцы, придерживающиеся национал-консервативных идей, почти ничем не отличались от тех, кто исповедовал национал-социализм. Можно понять, почему Иден сказал, что участники июльского «бомбового» заговора «имели свои причины так поступить, и ими, безусловно, не двигало стремление помочь нашему делу», как бы жестоко теперь это ни звучало.

Поскольку немецкий генералитет представлял собой некое однородное целое, нежели группу соперничающих и часто враждебно настроенных друг против друга индивидуумов, их участие в одной из самых жестоких военных кампаний в истории было всеобщим. В 1939 г. в Польше вермахт являлся соучастником преступлений, совершаемых СС, а к 1941 г. он творил их уже самостоятельно. Поражения на Восточном фронте и июльский «бомбовый» заговор едва ли являлись случайным совпадением. Можно простить британскому правительству подозрение, что, если бы Россия потерпела поражение, или если бы высадка союзников в Нормандии месяцем раньше провалилась, то под человека, за которым германский народ беспрекословно следовал в период первых бескровных и потому таких оптимистичных побед 1938–1942 гг., не была бы подложена бомба.

Хотя заговорщики несомненно были, по выражению Черчилля, «храбрейшими из храбрейших», остается неясным, выступали ли сторонники Сопротивления от имени значительной части немецкого населения даже в тот день, 20 июля 1944 г. Если бы Гитлер погиб в результате «бомбового» заговора, ему на смену пришло бы, скажем, не неохристианское демократическое правительство, а, скорее всего, Генрих Гиммлер, стоявший во главе СС. Учитывая, что Борман был не более чем бюрократом, а влияние Геббельса основывалось в основном на поддержке покойного Гитлера, Гиммлер задействовал бы всю имевшуюся у него громадную поддержку и, вероятнее всего, стал бы новым фюрером. Мало что изменилось бы и в случае, если бы нацистский трон унаследовал заместитель фюрера Герман Геринг. Историк Питер Хоффман писал, что «Геринг объединил бы всю нацию, апеллируя к volkisch и национал-социалистическим идеалам и поклявшись следовать заветам фюрера и удвоить силы для того, чтобы сокрушить врагов». Если бы Геринг или Гиммлер заняли место фюрера и не совершили множества стратегических ошибок, которые допустил Гитлер, нацистская Германия, возможно, просуществовала бы дольше. Кроме того, простой немецкий солдат, вне всяких сомнений, продолжал бы упорно сражаться, чтобы защитить родину (и честь матери) от неистовства Красной Армии.

В случае проигрыша Германии в войне убийство Гитлера могло способствовать созданию идеалистической Dolchstosslegende (легенды о предательском «ударе в спину»). Несомненно, посыпались бы утверждения, что Гитлер готовился применить абсолютное секретное оружие, которое бы уничтожило армии союзников, которые он целый год специально заманивал на территорию Германии, и потому был убит кучкой аристократов, либералов, христиан и космополитов, о чьем вероломстве свидетельствует их сотрудничество с британской разведкой. Это служило бы мощным поводом для реваншизма в Германии многие годы.

В своей книге «Последние дни Гитлера», 1947 г., выдающийся историк Хью Тревор-Ропер назвал германское Сопротивление «созданием столь же сказочным, как кентавр и гиппогриф». Но помимо вопроса, являлось ли оно на самом деле столь масштабным и влиятельным, как утверждают его послевоенные защитники, или же было раздуто после войны так же, как это произошло с движением французских партизан «маки», остается еще тот факт, что англичане имели все основания подозревать, что их контакты в Сопротивлении являются двойными агентами. В ноябре 1939 г. два офицера MI6 были похищены в городе Венло на голландско-германской границе агентами гестапо, выдававшими себя за участников Сопротивления. Фест не упоминает об этом инциденте, но Михан признает, что он имел «серьезные и длительные последствия», заставив министерство иностранных дел, по вполне понятным причинам, с подозрением относиться к будущим попыткам установить контакт.

В этом ключе становится понятным и спонтанное заявление постоянного заместителя министра иностранных дел сэра Алека Кадогана: «Как обычно, немецкая армия хочет, чтобы мы спасли ее от нацистского режима». Гёрделер, обещая устранить Гитлера в декабре 1939 г., попросил взамен Данциг, колониальные уступки и беспроцентный кредит в размере 500 миллионов фунтов стерлингов. Кадоган отреагировал на это так же иронично: «Мы поставляем товар, а Германия дает нам долговые расписки». Министр с ним согласился. Невиллу Чемберлену в Германии мерещились «гитлеровские якобиты», а лорд Галифакс жаловался: «Немцы хотят, чтобы мы делали для них их же революции». Судя по книге герра Феста, с тех пор мало что изменилось.

«Убийство, – сказал Бенджамин Дизраэли всего через две недели после смерти Авраама Линкольна в 1865 г., – никогда не меняло мировую историю». Прав ли он? Учитывая пагубное влияние гитлеровского руководства на немецкий народ в период с 1933 по 1945 г., оправданно ли было убить его? Документы, обнаруженные в Государственном архиве в Кью в 2000 г., свидетельствуют, что операция «Фоскли» разработанный британской разведкой план покушения на Гитлера, была хорошо продумана, но так и не осуществлена по решению сверху.

Вопрос о том, повлияло бы убийство Гитлера на ход войны, возвращает нас к старому спору о том, что именно движет историю – «грандиозные, беспристрастные силы», как называл их Т. С. Элиот, столь мощные, что люди, какими бы влиятельными они ни были, оказываются всего лишь щепками на волнах истории, или выдающиеся личности, которые, как полагал Томас Карлейль, своей волей определяют человеческие судьбы. Если бы Наполеон был убит при осаде Акры, или если бы Гитлер погиб от сибирской язвы или пули снайпера в результате операции «Фоксли», стал бы мир другим?

Послевоенные американские правительства, или, по крайней мере, их разведывательные ведомства, по-видимому, придерживаются теории о «великой личности», оправдывая ею покушения на жизнь Фиделя Кастро – громкая история с взрывающимися сигарами – и бомбежки с целью уничтожения полковника Каддафи в 1986 г. и Саддама Хусейна в 1991 г. Хотя в Америке жертвами наемных убийц стало неслыханное число президентов (четверо) и других общественных деятелей, таких как Мартин Лютер Кинг, Хьюи Лонг, Роберт Кеннеди и Малкольм Икс, американцы по-прежнему остаются самой наивной нацией, одобряющей карательные действия, направленные конкретно на вражеского лидера, – метод, который Веллингтон, услышав в начале битвы при Ватерлоо предложение выстрелить из пушки прямо в Наполеона, осудил как неджентльменский. В отличие от американцев англичане всегда действовали очень осторожно; говорят, что британский политик Джулиан Амери поставил крест на своей карьере, предложив MI6 устранить возмутителей спокойствия в британских колониях.[106]

Убийство как политическая стратегия приводит к очень разным результатам, когда осуществляется в обществах с представительной демократией со сложившейся иерархией власти и странах с феодальным, племенным или диктаторским строем. Если убийство президента – Мак-Кинли или Джона Кеннеди – или премьер-министра – Спенсера Персиваля – приводит к плавному его замещению вторым лицом государства, которое обычно демонстративно придерживается того же политического курса, то в случае, когда убитый лидер олицетворяет собой целое государство, последствия могут быть совсем иными. Сложно избежать соблазна, если кажется, что война будет короткой, а кардинальной смены правительства можно добиться путем устранения конкретной личности, как это произошло в случае с Саддамом Хусейном.

Убийства Жан-Поля Марата, царя Александра II, эрцгерцога Франца Фердинанда, адмирала Дарлана, Рейнхарда Гейдриха, Хендрика Фервурда, Бенигно Акино, отца Ежи Попелушко и генерала Зия уль-Хака все до одного имели далеко идущие политические последствия – хотя зачастую и противоположные тем, на которые рассчитывали их организаторы, поскольку произошли в странах с антидемократическим режимом. Убийства же императрицы Елизаветы Австрийской, короля Италии Умберто I, Жана Жореса, Махатмы Ганди, президента Южного Вьетнама Зьема, Улофа Пальме, Индиры Ганди и Раджива Ганди, произошедшие в государствах с представительским институтом власти, согласно типичному для Дизраэли огульному обобщению, таковых последствий не имели.