Леонид Куравлев: «Моя первая встреча с ним была на картине „Иван Васильевич меняет профессию“. Я быстро понял по поведению Леонида Иовича, по тому, как он работает и общается с актерами, что ему нужны такие же труженики, каким был он сам всю свою жизнь. Хорошим был человеком Гайдай, хорошим… Талантливым, подарившим миру блистательную плеяду фильмов. Уникальный комедиограф на экране, Гайдай не был записным весельчаком в жизни. Он не рассказывал смешные байки, но был по-детски азартен, мог часами играть на игровых автоматах. А потом возбужденно рассказывать, что надо было бросать жетоны не так, не туда и не столько, а вот если бы он бросил их так, туда и столько, то получилась бы сказочная комбинация с фантастическим выигрышем. Свидетельство самоиронии Леонида Иовича – эпизод из „Брайтон-Бич“, в котором он снялся в эпизодической роли старичка-фанатика, которого выносят из зала игровых автоматов на носилках с ручкой от „однорукого бандита“ в руке и поющего: „Люди гибнут за металл…“

Гайдай завоевывает другие поколения, и мы сегодня не можем представить себе кинематографа без Гайдая. Кинематограф Гайдая вечен, потому что в его фильмах мы чувствуем любовь к отдельному человеку и ко всем нам, которых он оставил жить на земле. И для будущих поколений он оставил этот замечательный рецепт: улыбайтесь! Улыбайтесь!»

Светлана Аманова: «К себе он относился с определенной долей иронии и вообще ко всему относился с юмором. Люди тянулись на фильмы Леонида Иовича и вообще на такой жанр, на комедию, потому что хотели отдохнуть, отойти от своих проблем, хотели просто порадоваться».

Дмитрий Харатьян: «Он неповторим, он самобытен, он единственный, его нельзя и невозможно ни с кем сравнивать. Если только с Чарли Чаплином, которого он очень любил. Он считал, что он воспитан в профессии именно на Чаплине и его работах. Он был для него кумиром, авторитетом, ориентиром. Я считаю, что фильмы Леонида Гайдая и являются теми самыми духовными, абсолютными ценностями, которые так необходимы нашему народу. И поэтому они востребованы».

Михаил Пуговкин: «Я очень глубоко и тяжело воспринял его уход из жизни. Конечно, мне было грустно, потому что у нас с ним были планы. Леонид Иович говорил: „Михаил Иванович, до конца моей жизни, вашей жизни мы будем снимать и играть комедию, только комедию“. Помню, он дал мне сценарий „Иван Васильевич меняет профессию“. И мы начали пробовать. В сцене, когда я играю с актрисой, мне чего-то не хватало. В это время в студию вошел актер Мартинсон. И я говорю: „Сергей Александрович, вот что-то мне не хватает, я говорю, что я с ней репетировал, это моя работа… какое бы слово мне…“ – и Мартинсон мне говорит: „Надо по-французски сказать: это мое профессион де фуа…“

При жизни к Леониду Иовичу на „Мосфильме“ режиссеры-гиганты, относились, так сказать… снисходительно. Мне тоже часто говорили: ну что ты опять у Гайдая снимаешься, это же ниже пояса, это к искусству не имеет отношения… А я считаю, это имеет к искусству прямое отношение, и говорил: не дай бог, Леонид Иович уйдет из жизни, но на следующий день он будет классиком».

Вячеслав Невинный: «Гайдай был режиссером, который ставил задачи и начинал решать их задолго до съемок, то есть еще на сценарном уровне, когда он писал вместе с соавторами свои сценарии…

Гайдай всегда твердо знал, что и как нужно делать действующим лицам. А артисты у него снимались отборные, даже в эпизодах играли замечательно. Правда, некоторые из них эту гайдаевскую точность и определенность не принимали и не любили. „А почему нельзя иначе попробовать? Давайте сделаем по-другому…“ Гайдай говорил: „Хорошо“, и когда ему что-то показывали, он соглашался: „Хорошо придумано! Но только это не из нашего кино“. То есть у другого режиссера можно и этак. А у него должно быть только так и никак иначе.

Иногда на съемках, когда репетировался откровенно смешной эпизод, артисты сами не выдерживали и делали все со смехом. Гайдай раздражался и говорил: „Ну что тут смешного?! Плохо, когда артисты смеются, потому что им кажется, что это весело. А зритель увидит и ему будет не смешно!„ – „А что же смешно, Леонид Иович?“ – „По-моему, вот что…“ И он почти со стопроцентной ясностью представлял актерам, что и как нужно сделать, чтобы было смешно.

Гайдай был комедиографом по определению, можно сказать, Божьей милостью. Поэтому он был настолько требователен и аскетичен, что позволял себе в монтаже довольно смешные эпизоды вырезать ради того, чтобы не было длиннот в картине. И быть может, поэтому умел добиваться, чтобы смех в зрительном зале возникал именно тогда, когда нужно. Не раньше и не позже, а именно в кульминации эпизода. А если сделать чуть длиннее, уже не смешно. Гайдай чувствовал нутром анекдотическую сущность того, что он рассказывал. „Рассказывать анекдот, признаваться в любви и занимать деньги, говорил Владимир Иванович Немирович-Данченко, – нужно быстро“. Если долго рассказывать анекдот – не смешно. Теряешь цель и энергию. Если будешь мямлить: „Знаете ли, мне очень давно хотелось сказать вам, дорогая, что я…“ – все вязнет в многословии. Слово утрачивает энергию и ценность. Другое дело: „Я тебя люблю“ или „Дай три рубля!“ – цель сразу достигнута, на такую определенность всегда труднее ответить „нет“. Гайдай это чрезвычайно точно чувствовал.

Гайдаевский выбор актеров всегда был очень точный. В этом плане у него в картинах нет проколов: „Ах, если бы в этом месте был такой-то артист!“ Леонид Иович не выискивал актеров, как некоторые режиссеры, а твердо знал, кто ему нужен для данного фильма. Он отбирал, хорошо зная, что ищет. И находил. В особенности это было ярко выражено в эпизодических ролях, на которые приглашались большие артисты, настоящие мастера, даже на самые маленькие эпизоды. Но зато это был снайперский выстрел в десятку.

Гайдай никогда не позволял себе пустопорожней болтовни. Он интересно рассказывал, но никогда не был душой компании. Он был человек скорее мрачный. Когда готовили и устанавливали кадр, что-то напевал, тихо мурлыкал себе под нос. Он любил после того, как сцена закончится, не сразу говорить „стоп“. И камера продолжала работать. „Если я не говорю «стоп», продолжайте“. – „А у нас сцена кончилась“. – „Раз не сказано «стоп», значит, не кончилась“. – „А мы не знаем, что делать!“ – „Но вы же в роли! Подумайте, что органично для вашего персонажа. Как бы он поступил?..“ Были артисты, которым это очень не нравилось. Помню, один знаменитый актер настолько это не переносил, что просто приходил в бешенство. „Как это так? Я закончил, значит и сцена закончена. Что я должен еще играть?!“ А мне этот гайдаевский стиль нравился. В нем было что-то такое, чего в нормальной ситуации добиться очень трудно, а то и невозможно. Непредсказуемые и оттого смешные реакции. Правда, я тоже, как правило, не был к этому готов. Когда Гайдай не останавливал съемку, я не всегда знал, что мне делать. Но пытался как-то выбираться из положения.

Гайдай вдруг из‐за камеры мог сказать: „Упал, засмеялся, стал серьезным… Стоп!“ Он любил такие штуки проделывать. Я поначалу не мог понять, зачем ему это нужно. И даже однажды спросил: „Леонид Иович, зачем вы это делаете? Из хулиганства?“ Он ответил: „Нет. Иногда актер может сотворить такое, чего и сам не ждет, а я потом могу этот кадр вставить в какую-нибудь другую сцену. Иногда достаточно сделать такую крошечную вставку, и сцена может стать не просто смешной, а уморительной“. И правда, ведь актер вдруг что-то делает неожиданно для себя самого. Гайдай это понимал и часто пользовался таким приемом.

Он мог сказать: „Так, неплохо… Все вроде сходится. Но знаете, Вячеслав Михайлович, что еще нужно найти? Такой фамильный жест“. „Леонид Иович, а что такое «фамильный жест»?“ – „Если вспомнить из истории кино, то, например, Ванин[444] в одной из своих ролей расчесочкой так, как бы машинально, несколько раз елозил по полулысой голове. Это и было его «фамильным жестом». Есть люди, которые, разговаривая, делают такое движение головой, будто у них шея болит… Что это значит, никто не понимает, но роль окрашивается. «Фамильный жест», особенно если это характерная, комедийная роль, всегда хорошо работает“.

Начав сниматься в картине „Не может быть!“, я стал придумывать себе „фамильный жест“. Но сам не мог его найти. Мой герой торговал пивом, но у меня не было такой жизненной практики, а в плане поиска жеста практика и привычка очень много значат. Так вот мы с Леонидом Иовичем для этого хапуги-братца нашли такой жест. Произнося: „А-ха“, он вытирает двумя пальцами – большим и указательным – углы рта. И так как в фильме это несколько раз повторялось, то возник какой-то жульнический полутюремный подтекст роли, что-то наглое, нахрапистое и угрожающее… Помните, когда Светин вылезает из дырки в заборе и смотрит на меня, а я делаю свой „фамильный жест“, он тут же прячется обратно… Сразу понял, с кем имеет дело и что его ждет. Без слов. Конечно, артисту все не объяснишь и не расскажешь. Вообще-то, мне кажется, рассказывать артисту, как он должен играть, неблагодарное дело. Пусть все будет сказано трижды глубоко, но каждый актер все поймет по-своему. А вот почувствовать, отобрать и показать самому – в этом и есть талант режиссера. При этом Леонид Иович никогда не обращался к актерам на ты. Только на вы. Он не любил фамильярности. И я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь сказал ему: „Лень, здравствуй!“, за исключением его жены Нины Павловны Гребешковой, да и то вне рабочих условий. Много можно говорить и вспоминать про его картины, его работы, но всего не упомнишь, но в деталях есть все равно самое главное – великая и благодарная память о Леониде Иовиче Гайдае».

Рабочие сценарии Гайдая испещрены пометками и рисунками. Он постоянно обдумывал будущие кадры, эпизоды, комические ситуации. Записывал приходившие ему на ум меткие выражения, необычные и смешные поступки. Он продумывал все, вплоть до позы актеров и направления их взглядов. Эти записи – дневник его жизни. Но Гайдай еще умел и заразить сотрудничавших с ним людей своим чувством юмора. Так, например, ставшая крылатой фраза «Чей туфля? – Ой, мое, спасибо» была придумана Вициным.

А вот снимали Леонида Иовича до обидного мало. Гайдай не принадлежал к числу, как сейчас говорят, культовых режиссеров. Никто не предполагал, что пройдут годы, а его фильмы будут жить – вне моды, политической погоды, конъюнктуры. Он и сам не любил сниматься, предпочитая находиться не перед камерой, а на привычном месте – за нею. Его удивительная доброта, энергия, юмор и поныне щедро передаются с экрана.

Уникальный дар видеть юмор в обыденном и повседневном оказался не такой уж легкой ношей. Судьба не всегда благоволила Гайдаю. Но он пронес свой дар с удивительным спокойным упорством, почти всегда точно зная, что он должен делать. Он умел в мельчайшей детали, в мелочи показать вселенную человеческой судьбы.

Сегодня стал ясен масштаб личности Гайдая и его искусства. Говорят, от великого до смешного один шаг. От смешного до великого – расстояние длиною в жизнь. Гайдай преодолел его через десятилетия с достоинством и поразительной скромностью. Истинно смешное, радующее людей нескольких поколений, мог создать только человек великой души и великого таланта.