Он едва слышно прочитал первые строки. Делафар читал так, словно его слушали не два человека — Дзержинский и Калугин, а все бойцы, сражавшиеся сейчас за новую жизнь.

— Революция породила новый мир, — после долгой паузы заговорил Дзержинский. — А значит, и новую поэзию, поэзию действия, высокого долга, оптимизма. Поэзию, отрицающую беспросветное отчаяние. Она отнимает трагизм даже у смерти. Окружает жизнь не ореолом мученичества, а безграничного счастья борьбы... Вот скажите, товарищ Калугин, — вдруг обратился к нему Дзержинский, — скажите, что произойдет, если внезапно исчезнет поэзия?

Калугин не ждал такого вопроса, он был уверен, что Дзержинский спросит его мнение о стихах Делафара. Он заморгал густыми, цвета спелой ржи, ресницами и энергично, чтобы подбодрить себя, застегнул кожанку на все пуговицы.

— Если сердца людей покинет поэзия, — не ожидая ответа, задумчиво проговорил Дзержинский, — люди перестанут быть людьми. — Он помолчал и, повернувшись к Делафару, сказал: — В ваших стихах горит революционный огонь. Они искренни и мужественны. Лично я — за такую поэзию.

Делафар просиял: эти слова он воспринял как похвалу

Дзержинский взглянул на часы.

— Нам пора. Будем прощаться.

— А чай! — спохватился Делафар. — Я мигом заварю чай!

— Полчаса, — напомнил Дзержинский. — Всего полчаса...

Дзержинский надел шинель и, перед тем как выйти из комнаты, обернулся к Делафару:

— Еще раз спасибо. Честное слово, с октября семнадцатого я еще ни разу так чудесно не отдохнул, как этой ночью. Оказывается, для этого достаточно и полчаса.

Марк СПЕКТОР

ПО ЗАДАНИЮ ЧК

И опять Матвей Бойченко[1], как и год назад, увидел приземистое здание Гуляйпольского вокзала, а за ним степь и поросль пшеницы. Вдали, в струящемся мареве, угадывался городок.

На площади, у оббитого пулями вокзала, его и Гордеева ожидала тачанка. Не батькина, с коврами, а обыкновенная, набитая сеном. И не было почетного эскорта. Щемящее чувство тоски окатило Матвея: он снова в махновском логове. Как-то на этот раз обернется дело?

Дорогой от Харькова до Гуляй-Поля Гордеев держал себя так, будто ничего не произошло. Очень беспокоился, не поломали ли «бостонку», на которой печатались газеты, цел ли шрифт — ведь при махновских мотаниях из села в село не хитрое дело и рассыпать его, растерять. Еще Матвей заметил покровительственное отношение Гордеева к себе: так обычно ведут себя тщеславные люди, спасшие другому человеку жизнь. Вероятно, Илья так и считал — он спас Матвея от ЧК.

Вообще привлечение Гордеева к делу не нравилось Бойченко. Он тысячу раз был благодарен Клаусену за осторожность: ключ к паролю у него. От Матвея зависит, связаться с Ильей или нет и когда это лучше сделать.

Уселись в тачанку, Гордеев расцвел:

— Вот мы и дома, Матвей. Как-то нас встретят?

— Как обычно — самогонкой, — сердито ответил Бойченко. — Уж Яков постарается.