….Как началась стрельба, мы попрятались, чеченцы, молодые пацаны, нас стали накрывать матрацами, подушками — мол, не бойтесь, подушки пуля не пробивает. А как солнце поднялось, чечены на нас стали орать: дети и молодые девчонки становитесь к окнам и кричите: «Не стреляйте». Детей и нас с Натальей поставили. А русские на нас матом: «Заткнитесь, а то всех перестреляем!» Это наши кричали. А чечены ходят, говорят:
— Кричите, кричите, они там убийцы. Не мужики они, женщин и детей убивают.
Девчата попадали в обморок, тогда только нам разрешили сесть. Позакутывались в матрац, лежим. Потом привели женщину с ребенком, девочкой, с третьего этажа, они единственные уцелели. А эта девочка началась трястись, то ли от кровоизлияния в мозг, то ли от еще чего, — в общем, от страха она умерла.
Балки посыпались, линолеум загорелся на третьем этаже, и у нас стал потолок гореть. Дым ужасный. А мы под матрацами лежим. Медсестры бинты намочили, чтобы дышать, а мы думаем — ну, все. Это конец, сейчас не сгорим. Так угорим. Все духом упали, умирать приготовились. Такое ощущение, знаете, что все, ну, помрем. Эдик сидит, кругом стрельба, все говорит, а ему настолько наплевать на то, только воду на себя поливает, поет: «А нам все равно!»… Людям тоже все, все равно стало, кричат «Свободу попугаям!» и прочую чушь…»
Утром они (чечены), стали собираться, радостные такие, маски перед отъездом свои понадевали. А девушка их, Раиса, вообще плакать стала, мол, не хочется вас покидать, вы такие хорошие, мы тоже хотим мира. А там, в полу, в каждой выемке, кровь…»
— В каком капкане побывали люди! Не дай Бог нам такое испытать! — всплеснула руками Наташа.
— Стоп, Ната, дай я тебе еще кое-что сообщу, — сказал Игорь и стал читать: — В ростовской газете «Утро» ветеран Великой Отечественной войны, подполковник запаса В. Сокольников в заметке «Мины рвутся в нашем квадрате?», кажется, выразил боль всех россиян:
«Генерал Дудаев сдержал слово: чеченские боевики совершили варварский налет на небольшой городок Буденновск, что объективно означает распространение чеченской войны на весь Северо-Кавказский регион. Под пулями этой войны гибли дети, а в это время наш генерал Грачев состязался на теннисном корте в Сочи с еще одним генералом Коржаковым. И даже обыграл последнего»; за что получил приз — чайник южнокорейского производства. Долго ли еще терпеть весь этот трагический абсурд? В сорок первом мы говорили: мины рвутся в нашем квадрате, мы были готовы к смерти. Но мы знали, кто враг и за что воюем. Мы защищали святое — свою землю. А за что умирают нынешние восемнадцатилетние? За что страдают мирные, ни в чем не повинные женщины, старики, дети, теряя здоровье, кров, имущество? Может за то, чтобы команда Ельцина — Грачева выигрывали очередные политические состязания, рассматривая всю Россию как один большой теннисный корт?»
И. Колесник, капитан запаса в той же газете гневно вопрошал:
«Так кто же нелюди? Я русский человек, одно время жил в Грозном. Там у меня оставались родственники, все они пострадали при бомбежках. Знаю хорошо чеченцев — они бывают разные, как и люди всех других национальностей. Но нелюдей среди них встречал очень редко. И повторяю: этих боевиков нелюдями считать не могу. Нелюди прежде всего те, кто развязал войну в Чечне, кто сначала позволил Дудаеву грабить Россию и собственный народ, а потом захотели, чтобы Дудаев с ними делился. А не пожелал тот, — начали войну».
Журналисту Дмитрию Нефедову корреспондент «Комсомолки», заложник Володя Ладный, с горечью поведал о том, что «когда добровольные заложники сели в автобус, власти вынудили подписать бумажки, удивительные по своему цинизму и абсурдности, имевшие целью обезопасить каких-то военных чиновников… Боевики разместились таким образом, чтобы у окна сидел заложник, а рядом с ним его «опекун». На протяжении всего пути люди Басаева пели песни на своем языке, которые сочинял, между прочим, их собственный отрядный бард Мусса. По отношению к заложникам они были настроены доброжелательно — делились едой и вели в целом не как обычные охранники…»
В интервью Ларисы Ионовой заложник, репортер Володя Ладный исповедывался о том, что увидели:
«…У каждого заложника было по боевику. «Моему» — 21 год. Рассказывал, что им по Корану можно четыре жены иметь. Но сам не женат. И уже не женится, потому что газават (газават или джихад, буквально — усердие, рвение) — предписание ислама всем способным носить оружие мусульманам вести священную войну против «неверных», кровно мстить недругам. Во время газавата мусульмане не употребляют спиртное, даже не дотрагиваются до женщин. Они трезвые фанатики. А нас, русских, заметил боевик, больше, поэтому все равно его рано или поздно убьют.
Спрашивал меня:
— А правда, что вы, журналисты, сами сюда дошли? А зачем?
— Ну, работа такая, — говорю.
— Надо же, я бы так не смог.
— Но ты же сам — смертник. Я-то поезжу два дня, а потом, может, вернусь. А вот ты — до конца, до смерти.
— Я воюю за свободу своей страны. У меня выхода нет. Это абсурд любой войны. Она непонятная, неодносложная. Если встречается русский и немец — ведь тоже ничего плохого между ними не происходит? Мы всю дорогу делились и хлебом и водой.
— Ты гость, — пробасил мне.