За диспетчерским пультом женщина в форменной тужурке опустила на рычаг телефонную трубку, отодвинула рабочий журнал и сняла темные очки. У нее было нормальное зрение, глаза не боялись яркого света, но очки требовались, чтобы скрыть налитые фиолетовые фингалы, расползшиеся в пол-лица. Накануне допившийся до полусумасшествия муж не оставил на ее теле живого места. Сдурев после месячной пьянки, в припадке ревности он повалил жену на пол и пинал ногами до тех пор, пока она не заползла под кровать. Тогда он приволок в комнату упирающегося десятилетнего сына и запер дверь на ключ.
— Смотри, сынуля, как я эту блядь, мамашу твою, ебать буду!
Сын бросился на озверевшего родителя сзади, и она, воспользовавшись заминкой, ударила благоверного тяжелой сковородкой по голове.
Под утро связанный, протрезвевший супруг попросил пить. Жена подала ему ковш, хотя сама передвигалась с трудом.
На разъезде, который не имел даже имени, а только порядковый номер, подменить диспетчера было некому, и, когда пришло время, она отправилась на работу, почти ощупью находя дорогу…
Заныл зуммер. Диспетчер вздохнула, надела очки, откликнулась: слушаю, семнадцатый! Шел выбившийся из графика товарняк, некстати, поперек всех расписаний. Но заблудившийся состав требовалось пропустить, и диспетчер защелкала тумблерами, снова взялась за телефон. Мимоходом потрогала лоснящиеся синяки, зашипела от боли. Эх, Васька! Сволочь ты, а не муж. За дело бы хоть, а то… Засадить бы тебя, изверга! Засадить… А самой что делать? А пацан без отца как? Эх, жизнь… Он ведь, когда трезвый, человек неплохой.
Она, щуря подслеповатые от кровоподтеков глаза, опять коснулась переключателей и кнопок. В такт ее движениям на заснеженной магистрали перемигнулись совьи глаза семафоров, глухо ухнули скрытые механизмы, лязгнули стрелки и рельсы скрестились, как линии жизни на ладони судьбы.
Снежная мгла висела над железной дорогой, над тайгой и сопками, над не знающими мира и покоя человеческими поселениями, и сквозь эту мглу с лязгом и грохотом мчался тысячетонный товарняк, вспарывал бивнем прожектора искрящуюся ночь, тяжело раскачиваясь и гремя на стыках, гнал в сопки волну гудящего эха.
Сухопутный Летучий Голландец прогромыхал мимо полустанка, взвихрил снег, обдал гарью деревянный перрон и растворился в ночи, мигнув на прощанье габаритными фонарями хвостового вагона, словно огнями святого Эльма.
6
Волин куда-то провалился и падал, летел в бездну под беззвучный грохот, сквозь пламя, которое полыхало со всех сторон, не опаляя его. Вокруг что-то ломалось, разрывалось на части, рассыпалось фонтанами гнойных искр, растекалось клубами смоляного дыма. Но Алексей все-таки понимал, что это как-то не всерьез, потому что, повиснув в томительной пустоте падения, он не чувствовал ни боли, ни настоящего страха. Это скорее напоминало фильм с какими-то немыслимыми, суперсовременными визуальными эффектами. Наконец падение кончается.
Алексей лежит на подтаявшем снегу, среди искореженных обломков, заслоняющих от него окрестность, у подножия пологого каменистого откоса, с которого мелкими струйками стекает потревоженный гравий. Над насыпью колышется неяркое зарево, стоит приглушенный треск огня и затихающий отзвук недавнего грохота. Волин пытается подняться и только тут замечает, что рваный, похожий на грубое лезвие замысловатого кинжала обломок глубоко пропорол грудную клетку, и теперь Алексей пришпилен им, как полудохлое насекомое булавкой неумелого коллекционера.
Вместо того чтобы ужаснуться, Волин недоумевает, так как отнюдь не чувствует приближения смерти. Он вертит головой и вдруг среди дымящихся куч замечает человеческую фигуру. Человек, кажется, тоже видит его и не спеша подходит. У него круглая, лысоватая голова и добродушное одутловатое лицо с полными губами и маленьким подбородком. Волин силится подать голос, но незнакомец уже склоняется над ним, напряженно всматривается, шевелит губами, будто причмокивая. Алексею кажется, что он не впервые видит толстячка, что они раньше где-то встречались и, возможно, не раз…
— Зуев, это вы?
Голос круглолицего тоже кажется Волину знакомым. Что за идиотский вопрос! При чем тут какой-то Зуев? Разве не видно, в каком положении находится человек?!
Волина слепит яркий луч фонаря, направленный прямо в лицо. Алексей зажмуривается. А когда снова открывает глаза, то с недоумением обнаруживает, что незнакомец медленно удаляется, время от времени оглядываясь через плечо.
Что же это такое? Кто он такой? Почему уходит, не оказав никакой помощи? Эй ты, сволочь, подожди!
Кажущийся знакомым незнакомец оборачивается, будто услышав мысленный крик Алексея, и уже издали нерешительно переспрашивает:
— Вы ведь не Зуев, верно? — И тут же бурчит себе под нос, как пьяный: — Что за глупости? Конечно…
Потом странный человек исчез, и Волин почувствовал, что умирает…