– Да-а… «Разобрался» он с ними – уж от души. Но… Почему он сам мёртв, сэр?
– Я думаю, что уж это-то – просто понять. Смотрите, капрал: он лежит грудью на табуретке. Четыре стальные ножки пробили грудную клетку. Лёгкие. Похоже, и сердце.
Он явно сам на них бросился.
Когда очнулся от угара торжества. Убедился, что вокруг – явь…
И понял, чего натворил. И что такой облик теперь – необратим. Вы бы сами, Левицки, захотели
– Нет, сэр… – Михаила передёрнуло, – Вот уж – ни за что!
– Пожалуй. Хотя, как знать, как знать… Я говорю – как знать, может, это и является
– Знаете, сэр… По-моему, не в бровь, а в глаз! Чтоб мы – сами себя!.. Только вот…
Что нам теперь делать-то?!
– Что делать-то, мне понятно. После гибели девяти учёных и медиков у нас освободилось довольно много кислорода. Я имею в виду – кислород на спасательном модуле. Так что воспользуемся челноком, пока между нами не завелось других монстров.
Приказ по Станции: немедленная побудка! И – эвакуация!
3. Спасательный модуль.
Конечно, за один рейс челнок не мог перевезти всех. Учитывая ещё и то, что пришлось везти с собой назад на орбиту запасные баллоны с кислородом, и контейнеры с пищевыми концентратами и водой. Так что рейсов оказалось три.
Михаил, буквально падавший от усталости, потел и кряхтел – перетаскивать и грузить в трюм почти всё пришлось на ручных тележках, и кранами челнока. Поскольку Старший техник, вообразивший себя Тарзаном, или кем-то ещё, призывавшим к «здоровой и простой жизни на природе», и сейчас скованный наручниками, и изолированный в карцере, успел перепортить все робо-транспортёры, и дроидов-погрузчиков. Поэтому Михаил старался только не ворчать вслух, как остальные.
Когда кок Китсон заикнулся было, что нужно бы погрузить ещё контейнеров с приправами, Сабур, стоявший ближе всех, так двинул ему локтем, что кок принялся хватать воздух ртом, и заткнулся. Лейтенант же сделал вид, что поглощён процессом погрузки трёх отобранных на всякий случай кукол-шлюх, и не заметил нарушения дисциплины.
Зато Сабуру потом все ребята из их, да и не только их отделения, жали руку, плотоядно посматривая на кока. Тот, в свою очередь посматривая на это дело исподлобья, предпочёл не жаловаться начальству, а промолчать, надув губы, и обиженно сопя.
После третьего рейса, убедившись, что всё и все на борту, лейтенант приказал в первую очередь раздать перевезённые матрацы, и завалиться спать по каютам, снова на всякий случай расставив в каждой каюте по дежурному из «неподверженных».
Сам лейтенант спать не стал, а, захватив Робинсона и Рустамова, отправился в рубку – запускать механизмы жизнеобеспечения. И отправлять рапорт о случившемся.
Кока сразу отправили «осваивать» камбуз: все не ели по меньшей мере сутки: не до этого! Кок даже не ворчал, и не пытался выторговать себе помощников. Понимал, что без пищи их сил надолго не хватит.
Михаил и коку, и лейтенанту не завидовал – последнему явно светил нагоняй за гибель научного подразделения Станции. С другой стороны, медлить с таким Рапортом больше нельзя: спасательная экспедиция должна прибыть не позднее, чем через три недели. Больше им на модуле – рассчитанном, собственно, на один взвод, то есть, тридцать человек! – не продержаться. Хотя какими расчётами руководствовались любимые эксперты, оставляя у планеты с временным контингентом в сто восемнадцать человек столь маленький кораблик, никто понять так и не смог. Разве что эти «сволочи» рассчитывали, что, как выразился Сабур, «лишние» просто попередохнут к моменту такой экстренной эвакуации.