– Да ты, Петр Иванович, никак на войну едешь? – спросила Маша, заметив, что муж чем-то сильно встревожен.

– Нет, с чего ты взяла?

– Прощаешься с нами, словно в битву собрался.

– А, вот ты о чем! – усмехнулся Панин. – Нет, я не на войну. Хотя, впрочем, не знаю. Государыня меня к себе зовет. Может, и такой приказ отдаст, чтобы на турок снова направиться.

– Так с турками вроде мир вышел? – удивилась супруга.

– Ну, вроде так… Но в Крыму неспокойно, так что могут меня туда направить. А могут… В общем, не знаю.

– Если тебя в Крым направят, возьми меня с собой, – попросила Мария Родионовна. – Говорят, там есть места чудные, не уступающие италийским. А ты в прошлые походы меня с собой брал.

– Да, в прошлые брал, – согласился Панин. – А в этот… В общем, не знаю. Если что – не держи на меня обиду и не поминай лихом.

– Да ты что, Петр Иваныч, и правда, как в бой собираешься! – Супруга встревожилась еще сильнее: – Или на смерть идешь. Ты зачем прощаешься?

– Так… На всякий случай, – ответил Панин и, не желая продолжать разговор, вышел из комнаты.

Во дворец он прибыл с тяжелым чувством, готовый ко всему. Из головы графа все не выходила сцена, случившаяся две недели назад в Летнем дворце, и трое неизвестных, непонятно как проникших во дворец и чудесным образом его покинувших. «То, несомненно, были чьи-то лазутчики, – размышлял Панин. – Вот только чьи? Ни у Шешковского, ни у Потемкина таких искусников нет. Кто же тогда? Поляки? Турки? Или, может, англичане? Они всяким наукам обучены, в том числе и шпионской. Но нет, на британцев те ночные гости не были похожи. Один был явный казак – какие же тут англичане? Но чьи бы они ни были, они могли доложить о наших планах Потемкину, а всесильный фаворит уже донес императрице. И тогда… тогда следует ждать лишения всех чинов и званий, суда и затем ссылки куда-нибудь в Сибирь. Ах, Маша, Маша, что с ней будет? И с детьми?»

Предаваясь таким невеселым раздумьям, Петр Иванович доехал до Зимнего. Под конец он совсем убедил себя, что поездка его – не к добру. «Скорее всего, сама Екатерина меня и не примет, – размышлял он. – Она ведь летом не любит в столицу приезжать, все на природе находится, в Царском Селе. Так что будет там кто-то из ее клевретов, который сообщит монаршью волю».

Однако в вестибюле его встретил флигель-адъютант императрицы, красавец Иван Корсаков. Почтительно поклонившись, он пригласил генерал-аншефа в тронный зал. Это внушало надежду – никакой фаворит никогда не мог принимать кого-либо в тронном зале, эту привилегию Екатерина всегда оставляла за собой.

И действительно, когда Панин вошел в зал, то увидел на троне саму императрицу. Екатерине шел сорок шестой год. За последние годы она мало следила за собой и заметно обрюзгла, однако глаза смотрели по-прежнему живо и проницательно.

– Здравствуй, здравствуй, граф, – сказала она, когда Панин, приветствуя государыню, склонился в поклоне. – Да не стой там, иди ближе. Скажи, как твое здоровье? Как жена твоя?

– Благодарю, государыня, и я сам, и жена, и дети мои здоровы, – ответил Панин.

– И очень хорошо. Я вот зачем тебя призвала. Ты, верно, знаешь, что я была на тебя сердита за язык твой. Больно дерзкие слова ты себе позволял, граф.

«Вот оно! – мелькнуло в голове генерал-аншефа. – Сейчас она скажет, что ее терпение не бесконечно и что она назначает мне наказание…»

– Однако я терпелива, – продолжала Екатерина. – И моя снисходительность была вознаграждена: мне доложили, что в последнее время ты дерзить перестал. И правильно! Потому что я решила дать тебе важное поручение.

– Какое же, ваше величество? – спросил Панин. – Любой ваш приказ я исполню со всем тщанием.