— Никак нет! — Брови матроса задрожали от сдерживаемой ярости. — Его высокородие капитан-лейтенант Кадьян стукнул. А в руке у него была трубка зажавши. Когда же конец этому будет?

— Уберите от нас Кадьяна!.. Иначе не вернемся!.. Здесь останемся!.. Довольно измываться!.. — закричали из строя.

Селиванов сорвался, затопал ногами, забрызгал слюной.

— Я вам не Лазарев! Нянчиться с вашим братом не буду! Расстреляем подлецов! Через час всем быть на бриге! А не то!..

Даже в пристрастном своем рапорте № 545 от 15.10. 1827 года Селиванов не объясняет, что он подразумевал под этим «не то», но легко можно вообразить, какой зловещей угрозой прозвучали эти слова. И бунтовщики поняли, что они — всего лишь кучка безоружных людей против целой эскадры.

Вечером, собравшись в трюме на последний совет, матросы услышали гребки многочисленных весел, затем раздалась команда: «Каюк! Шабаш!..» — и мягко стукнули багры, вонзившись в корму блокшива. Это пришли большие, двадцативесельные баркасы, чтобы перевезти матросов на бриг. И тотчас вспыхнуло кроваво-красное пламя. Это эскадра зажгла фальшфейеры, сигнал к открытию пушечного огня. Думал ли Селиванов действительно обстрелять блокшив — неизвестно, но этот зловещий сигнал отнял у бунтовщиков волю к сопротивлению. Поздно вечером 14 октября матросы «Усердия» поднялись на палубу брига. Они были мрачны и подавлены. Со шканцев на них смотрел, злорадствуя, Кадьян…

А очень скоро команда «Усердия» отличилась в Наваринском сражении. Матросы брига сражались бесстрашно, самоотверженно, с высоким боевым искусством. Видимо, поэтому резолюция Николая I на рапорте о бунте команды была «весьма мягкой»: «Надо будет взять строжайшие меры, чтобы подобное сему не повторялось. Дело страмовское, и видно, что начальники поступили, как дураки, не расстреляв подлецов. Определение меры наказания бунтовщикам поручаю командующему Средиземноморской эскадрой адмиралу Гейдену». А тот нашел возможным дело «предать забвению», приписав бунт «невежеству матросов и незнанию ими своих обязанностей».

Трехдечный стодвадцатипушечный корабль «Александр Невский». Художник вывел его на передний план картины, а кажется, он сам вырвался вперед, слегка накренившись подветренным бортом и развевая усы белой пены под острым носом. От всего облика корабля, от изящных обводов его корпуса, от туго наполненных ветром белоснежных парусов, в четыре яруса поднятых на высоких, чуть подавшихся назад мачтах, веет романтикой моря, поэзией ушедшей эпохи парусного флота.

…20 декабря 1827 года. Валеттский рейд на острове Мальта. На рейде русская эскадра, разгромившая два месяца назад у Наварина турецко-египетский флот.

Глухая ночь. На кораблях пробили две двойные склянки. Два часа пополуночи. Самая трудная и неприятная для моряка «собачья вахта». Эскадра спит, охраняемая вахтенными.

Вдруг между спящими судами несется стрелой легкая шлюпка-двойка. От разгона сердито журчит под носом вода.

Лишь у флагманского линейного корабля «Азов» двойка затормозила и стала приваливать к левому борту.

— Кто гребет? — встрепенулись вахтенные на флагмане.

— Офицер с корабля «Александр Невский»! К адмиралу!

Поднявшись на палубу, прибывший офицер взволнованно доложил вахтенному начальнику:

— Господин лейтенант, я мичман Стуга с «Александра Невского»! У нас на борту бунт. Разбудите адмирала!..

Когда встревоженный, полусонный вице-адмирал Гейден вошел в кают-кампанию, там уже расспрашивал Стугу начальник штаба эскадры контр-адмирал Михаил Петрович Лазарев.

— Причина бунта вам известна?

— Никак нет! Казалось бы, должны быть всем довольны. Прекрасно кормим команду, обращение офицеров с нижними чинами тоже… прекрасное.

«Врешь, мичман! — думал Лазарев. — Ни с того ни с сего матросы не взбунтуются».