Английские обыватели опасливо останавливали лодки около Модербанки и отсюда, словно готового сорваться с цепи зверя, рассматривали бунтовщика. Красавец бриг, тихий, загадочный, покачивался на волне. Но напрасно портсмутские клерки и приказчики так пугливо рассматривали бриг. На нем остались только офицеры, часть унтер-офицеров, да по шканцам в бешенстве метался командир «Усердия». Это был все тот же Кадьян.
Ему не пошли впрок уроки Тасмании и Аляски. Перед выходом эскадры из Кронштадта он до полусмерти запорол двух матросов. Их свезли на берег, в госпиталь, а оставшиеся на судне затаили лютую ненависть против командира. О бунте шептались впередсмотрящие, сидя в своих гнездах около бугшприта, «лясничали» в ночные часы вахтенные, примостившись где-нибудь за мачтой от ветра, перекидывались недомолвками на жилых палубах подвахтенные, лежа в подвесных койках. Но по-настоящему мятеж зрел на баке. Здесь, около бочки с водой и железного ящика с тлеющим фитилем, собирались на перекур свободные от вахты и работ матросы. На баке существовал свой неписаный устав, строгими охранителями которого была «баковщина», старые матросы, отломавшие по десятку и более кампаний, дальних морских походов и носившие на спине синие рубцы от линьков. Того, кто наябедничает офицерам о баковых разговорах по тайности, ждет матросский самосуд, жестокая расправа на берегу. А что постановила «баковщина», то святой закон для всей команды.
«Баковщина» и постановила бунтовать на портсмутском рейде. Проведен был бунт, на удивление четко и единодушно. Едва бриг бросил якорь, матросы по тайному знаку захватили шлюпки, спустили на воду и уплыли на рейдовый блокшив, расснащенный ветхий корабль, поставленный на мертвый якорь. Вместе с матросами съехали на блокшив и трое унтер-офицеров.
А на флагманском бриге «Ревель» шло уже совещание всех командиров судов эскадры. Флагман капитан-лейтенанта Селиванов бегал по каюте, вцепившись в волосы руками. Какой позор! Его эскадра должна спешить в Средиземное море на соединение с русским флотом. В воздухе пахло порохом, русский флот, возможно, уже сражается с турецким, а его эскадре из-за бунтовщиков приходится стоять в Портсмуте, пропуская попутные ветры. А горше всего, что эта скандальная история происходит на глазах союзников — англичан! Что скажет «гордый Альбион», что скажет Европа?
В каюте флагмана, казалось, воздух раскалился от страстных споров и яростных, беспощадных слов. А на блокшиве было тихо. Сгущались сумерки. Матросы «Усердия» смотрели на огни эскадры. Что им ждать оттуда, какой новой напасти, какой новой лютой муки? И вернутся ли они на родную сторонушку? Ждут их впереди турецкие ядра, а может быть, и петля на ноке. Нешуточное дело затеяли!
Старый матрос, у которого два пальца были оторваны марса-фалом, тяжело вздохнул:
— Нет земли лучше нашей. Есть в чужих краях, к примеру, настоящий гриб? А у нас-то, господи! Белые, подосиновики, подберезовики, рыжики, волнушки. Эх, мать честная!
— А у нас лисичек, скрипиц, ну прямо диво! — взволнованно и радостно засмеялся вдруг молоденький матрос-первогодок. — Ведрами бабы несут! Ей-пра!
— Тихо, ребята! — крикнул кто-то из темноты. — Никак к нам гребут?
Действительно, в темноте послышались ритмичные всплески весел. Так гребут только военные моряки.
— К нам. Ну, теперь держись, братва! — оттолкнулся от планшира старый матрос.
К блокшиву подвалил щегольской офицерский вельбот.
Это сам командующий эскадрой капитан-лейтенант Селиванов приехал уговаривать мятежников. Матросы «Усердия» по команде своих унтер-офицеров выстроились во фронт и на приветствие Селиванова ответили заученным рявканьем:
— Здрав…желам…ваш-скродь!..
— Чем недовольны, ребята? Почему бунтуете, батюшку царя огорчаете? — ласково спросил командующий.
Молчание. Лишь слышно бульканье волны у борта блокшива.
— В молчанку будем играть? — построжел Селиванов.
— Дозвольте, вашескродие, жалобу принести от всей команды, — выступил на шаг из строя старый матрос.
Селиванов окинул его быстрым, внимательным взглядом. По всей повадке виден был лихой матрос, отчаянный марсовый, крепивший паруса на ноке, на самом конце реи. Сутулый, мощный, как якорная лапа. «Основательный» матрос, из «баковщины»! Голова его была обмотана тряпицей, пропитанной почерневшей кровью.
— Что у тебя, служба, с головой? Упал, что ли, или снастью ушибло? — кивнул Селиванов на голову матроса.