Уж слишком –
– Правда или начо: о чем ты болтал с девушкой под дождем вчера вечером, перед сном?
– Дура, дура, – растерянно бормочет он. – Лучше сыграем в шахматы. Ты окончательно перестала понимать суть игры «Правда или начо». Да у тебя даже начо с собой нет!
Трясучка сделала свое дело. Карл упал в ванной и ударился головой. В тот день мы все собрались у его койки: Уолт, девушка под дождем, миссис Ти, я. Он уговаривал воображаемую подружку помочь ему подняться.
Похороны были скромные. Кроме священника, пришли только я и миссис Ти.
Я долго думала, стоит ли произносить надгробную речь. Но почему-то решила, что это… ну, необходимо? Я немного поразглагольствовала о хрупкости жизни и неизбежности смерти, о том, что великие фотографы запечатлевали на пленку не только видимое глазу. Карл бы спросил, с какой стати я отправляю его на покой, раз он уже умер.
Еще я долго выбирала, какой цитатой из Достоевского завершить свою речь. Даже почти остановила выбор на любимых словах Карла о том, что нельзя мучить животных и отнимать у них радость. Но вовремя одумалась. В уме я регулярно проигрываю тот наш разговор в сарае, когда он сказал, что я просто «не к тому прицепилась».
Я вижу страшный грубый шрам у него на груди. Слышу хруст веток и мачете в лесу. Помню, как мастерски он привязал двух мужиков к дереву и без зазрения совести выпустил пулю в одного из них. Воскрешаю в памяти ужас, который испытывала, когда он играл со мной в темном номере мотеля или щупал мою шею в поисках пульса. Я думаю о пропавших женщинах и дымной пелене горя, зависшей над их семьями.
В общем, я пошла на компромисс. Выбрала цитату из «Мертвого дома».
Сразу после похорон я обыскала комнату Карла. Свое завещание, написанное в присутствии миссис Ти, он приклеил скотчем к изголовью кровати, а к нему скрепками прицепил две вещи. Маленький пакетик с серебряным перстнем Николь Лакински.
И право собственности на хижину, выданное его тетушке.
Он завещал этот темный кусок лесной чащи мне.
Эпилог
Меня зовут Грейс. Мне было двенадцать, когда пропала без вести моя старшая сестра. Десять дней никто не прикасался к ее расправленной постели, пока я не начала в нее укладываться. Я запрещала родителям стирать белье. Наша семья такого не заслужила. Прошел месяц. Потом год. Праздничный стол на День благодарения мы накрыли на троих. В стаканчике для зубных щеток стало на одну щетку меньше. Одним днем рождения меньше. Всего становилось меньше и
Прошло два года. Пять. Каждый день я натыкалась на вещи, которые напоминали мне о Рейчел. Стаканчик с Минни Маус в кухонном шкафу (она с трех лет пила из него сок). Любые шампуни с намеком на мускусную отдушку. Сериал «Друзья», проникновенные песни группы «Грин дэй», фейерверки, Шекспир, рождественская гирлянда с ее фотографией из первого класса, запах мятной зубной нити, перезвон китайских колокольчиков на ветру, синий цвет.
Облака.
Любой телефонный звонок вызывал в груди идиотскую вспышку надежды. И тут же – боль, когда понимаешь, что это реклама. Или копы с вестью об очередных неопознанных останках, найденных в Оклахоме или Хьюстоне.
Всякий раз выяснялось, что это не Рейчел.
Я была одержимым ребенком. И стала одержимой взрослой. Прошло шесть лет. Десять. В тот день, когда я перезахоронила ее останки, Рейчел исполнился бы тридцать один год. Я не чувствую никакого облегчения и не обрела душевного покоя. Но она, мне кажется, обрела.