– Не волнуйся, – успокоил ее я. – Бейатааки сказал, что видел волны и похуже, а это так, ерунда. Мы в полной безопасности.

На самом деле Бейатааки признался, что ничего хуже в жизни не видал и, если ветер усилится, нам придется плыть по волнам и тянуть за собой якорь, чтобы лодка не перевернулась, а это добавит нашему путешествию несколько дней.

– К тому же из-за волн, – продолжал придумывать я, – мы идем быстрее. Оглянуться не успеешь – и мы там.

– Правда?

– Правда.

На самом деле шли мы, конечно, медленнее. Каждая волна задерживала нас, поэтому пройти канал Таравы и очутиться в лагуне до заката удалось бы лишь чудом. Бейатааки постоянно смотрел на часы и сверялся с GPS. Я спросил, почему правительство не установит подсветку на буйках, указывающих путь в лагуну. Бейатааки ответил, что подсветка была, но кто-то украл лампочки, и теперь к Тараве после заката подойти невозможно. Такая же история случилась со взлетной полосой. Вдоль нее установили подсветку, но лампы буквально на следующий день испарились. Лишь один раз я видел, как самолет садился на Тараве ночью. Сотрудница британской гуманитарной организации случайно сбила своего сына, переехав ему ноги – травма, лечение которой было не под силу местной поликлинике. Из Австралии тут же выслали самолет «Скорой помощи» с докторами и оборудованием. Он прибыл поздней ночью, приземлившись между включенными фарами нескольких десятков автомобилей, стратегическим образом припаркованных по обе стороны взлетной полосы. Через пару месяцев мальчик вернулся на Тараву, не опасаясь остаться навсегда калекой и уверенный, что уж теперь мамочка точно станет потакать любому его капризу.

Я вывел Сильвию на палубу. Бейатааки был прав. Стоило отплыть подальше от Майаны и выйти на глубоководье, как волны округлились, стали гораздо мягче, чем сплошные водные массы, что мучили нас раньше. По-прежнему приходилось взмывать на двадцать футов вверх и падать вниз, чтобы отвоевать каждые двадцать футов по горизонтали, однако теперь это получалось легче. Море уже не свирепствовало, и мне все это стало даже нравиться. Наше плавание было бурным, но уже не таким, чтобы неметь от ужаса – а я люблю, чтобы мои столкновения с природным миром были именно такими.

– Вот видишь, – сказал я Сильвии, – правда, так лучше?

Она молчала.

– Что-то вид у тебя не очень, – заметил я. Сильвия бросилась к перилам, где ее вывернуло наизнанку. Потом она вернулась на свое место на корме и, свесив голову за борт, закрыла глаза и принялась мрачно что-то бормотать. Я решил, что этот момент необходимо запечатлеть для потомков и достал фотоаппарат.

– Скажи «сыр»!

Только спустя несколько секунд я понял, как неудачно выбрал слова. С таким же успехом можно было бы сказать, например: «А сейчас представь, что глотаешь улиток и растаявшее масло». Закончив блевать,

Сильвия повернулась ко мне, собралась с силами и лучезарно улыбнулась. Щелк! – Поставим в рамочку.

Она слабо улыбнулась и вернулась к своим мучениям.

День клонился к закату. Бвенаву все меньше занимали волны и все больше – наступающая темнота. На экваторе солнце всегда заходит в одно и то же время – в шесть часов вечера. Каждый день, в любое время года. Когда мы в очередной раз поднялись на гребне волны, на горизонте показалась Тарава. Волны снова стали выше и круче – так глубоководье реагировало на близость земли. Серое небо темнело, и волны от этого казались еще более устрашающими. Тарава четко виднелась вдали: крошечный остров посреди океана. Нет зрелища мрачнее, чем атолл в серых сумерках, накрытый пеленой дождя. Один его вид вгоняет в меланхолию.

Бейатааки знал правильный путь. Всю жизнь он плавал по каналу, соединяющему океан с лагуной Таравы. Канал был отмечен на карте, по которой он ориентировался, и он при помощи одного лишь GPS мог определить его местонахождение с точностью до пятидесяти футов. Но этого было мало. Прежде чем рискнуть войти в канал, надо было увидеть буйки. Ни одна лодка не выжила бы на рифе под двадцатипятифутовыми волнами.

Вдали показались мерцающие огни Таравы. Чарующего заката сегодня не было. Все цвета на горизонте блекли. Мы взлетали на гребне чернеющей волны и исчезали в ее недрах. Видимо, с буйками происходило то же самое. Мы выискивали очертания буйков в течение тех нескольких секунд, пока зависали на гребне, но небо темнело, и наше беспокойство усиливалось. Лишь минуты оставались до того момента, когда ночь полностью поглотит свет. Волны с их высотой и силой казались все более грозными. Я вдруг понял, что не могу расслабить руку, ухватившуюся за перила, – она стала как гипсовая. Сильвия, Бвенава и Атенати решились подняться на палубу и вместе с нами принялись высматривать буйки. Нам очень хотелось домой. Одна лишь мысль о том, что придется провести ночь, качаясь на волнах в бушующем море и поджидая рассвета, была невыносимой.

– Вижу! – закричал я.

Он качался на волнах примерно в четырехстах ярдах по левому борту, то всплывая, то исчезая из виду, – темная тень, которую отчаянно бросало из стороны в сторону.

– И я, – сказал Бейатааки. – У тебя хороший глаз. Сильвия взглянула на меня с обожанием.