– Оказывается, мастера Дома Синанджу мешают ему уже не одну сотню лет.

– Но ведь он не исчез – кем бы или чем бы он ни был.

– Ах, мистер Смит, вы упускаете самую суть ситуации. Он-то не исчез, но не исчез ведь и Дом Синанджу.

Римо и Анна занимались любовью на толстом ковре на полу темной в этот ночной час комнаты. За окном все так же мигали огни Москвы. Их тела слились воедино, пока в долгом стоне Анна не выплеснула всю безумную радость утоленного желания.

– Ты великолепен, Римо!

– Да перестань. Если бы ты знала, о чем я думаю...

– Совсем не обязательно говорить мне это.

– Прости, я вовсе не хотел тебя обидеть. Но любовь... Понимаешь, она может быть и просто одним из навыков. Иногда получается хорошо, иногда – не очень.

– Значит, для тебя это просто работа, Римо?

– С тобой это не может быть просто работой, милая.

– Надеюсь, – вздохнула она. – Хотя откуда мне знать наверное?

– Вот откуда, – наклонившись, он нежно поцеловал ее.

Анна была права. Иногда он сам не знал, что это – чувство или работа. Мастеру Синанджу уже невозможно «пользоваться» или «не пользоваться» полученным знанием, он становится его неотъемлемой частью.

И когда он впервые увидел мистера Эрисона, он тоже ничего не мог поделать с собой. Римо переполнило тогда чувство глубочайшего отвращения – как к мерзкому запаху или вредоносной твари. Выбора не было. Его неприятие этой враждебной силы было таким же естественным для Римо, как и дыхание. И он сам не знал почему.

Из оцепенения его вывело дребезжание красного телефона. Протянув руку к столику, Римо опустил аппарат на пол.

Звонил Чиун. Ему сообщили, что мистер Эрисон якобы согласился вернуть богатства Синанджу, если Римо встретится с ним в определенном месте, какое назовет сам мистер Эрисон.

– А-а. Ну да. Я на днях слетаю за ними.

– На днях? Значит, для тебя может существовать что-то более важное?

– Да верну я сокровища, папочка, только подожди немного.

– Я знаю, чем ты занят сейчас, и знаю, что белая похоть по белой женщине затмила в твоем жалком уме все те знания, что я пытался дать тебе многие-многие годы.