Первые номера Tatler были неплохими, но в течение первого полугодия оттуда ушла вся команда – Федоровская, Оболенцева, Якимова, Горяминская, Артемов, потом Ольга Шахина, Максим Семеляк и Женя Фишелева. Из старого состава осталась только Ксения Соловьева и ответсек.
«Татлер» в ряду мирового глянца стоит особняком. Это не глянцевая сопля в сиропе, а острый и злободневный журнал о светском обществе. Был. Но руководство Давыдовой творило чудеса: в ее руках «Татлер» быстро превратился в беззубого лицемера. Там взахлеб расписывали Гаухар Ашкенази: «В тот вечер на ней были часы, усыпанные бриллиантами. Она их купила себе сама, сделав миллионы на нефти и газе», – но стыдливо умолчивали, откуда дровишки: Гаухар Ашкенази чуть не увела мужа у дочери Назарбаева. А воспевая Марию Конте, «Татлер» угодливо скушал байку про итальянского графа, но ни словом не обмолвился о покровителе графини – Викторе Вексельберге. Как настоящий молодец среди овец, «Татлер» обижал только слабых – тех, кого цапать безопасно.
А Карине только того и было нужно. Все же Алена иногда бунтовала. То из-за контента, то по принципам, по обложкам… с Давыдовой такого расклада можно было не опасаться. Назначение Давыдовой было внятным месседжем to whom it may concern: журналы делаются издательским домом Conde Nast, а не какими-то приглашенными звездами, посему Долецкая организованно сворачивает гастроли, театр одного актера прекращает свою работу, и на смену ему приходит эра отложенных механизмов. Солнце Алены закатилось – на ее место пришел тусклый и управляемый человек. Vogue бездарно редактировался несколько лет. Давыдову было не видно не слышно. Один раз мелькнула в музее Пушкина в мятых штанах и пропала. Потом она пропала насовсем, и где она сейчас вообще никому не интересно.
Я предполагала, что по круговороту подлости в природе гильотина незаметно подкрадется и к самой Карине Добротворской. Бес глянца очень зло смеется над теми, кто жизнь свою готов положить за Conde Nast, и перемалывает всех, для кого весь этот «вог» – смысл жизни. Но я выдавала желаемое за действительное. Карина Добротворская тихо царит в Conde Nast. Vogue – скучнейший журнал, и я не знаю никого, кто бы его по доброй воле покупал. Но реклама от международных концернов идет, и всех все устраивает.
Кина не будет
Все течет, все изменяется, но есть, есть в нашем мире и островок стабильности. Стабильно отвратительно организован ММКФ.
Московский кинофестиваль – настоящее Мертвое море. Болото, поглощающее все годное для поглощения. Каждый год коммунальные службы Москвы удивляются снегу зимой, каждый год все пишут, что фестиваль очень плохо организован, а светская жизнь его убога и позорна. А агентство «Артефакт», которым навеки отдали подряд, сидят и ржут над лохами, чего-то там хотящими от фестиваля: «Дура не дура, а 30 рэ в день имею».
ММКФ, наивные мои ребята, это вообще не про кино и даже не про фестиваль. Это про откаты, закаты, приходы и расходы. Государевым людям нужна лояльность Михалкова, и они ее покупают, выделяя бабло на абсолютно тухлое мероприятие. В ответ благодарное мероприятие живет и дает жить другим, то есть конкретно «Артефакту» и его подрядчикам. И когда пылкие Чацкие сыпят обвинениями – мол, вы же все тут халтурщики и мафия! – в ответ им закономерно ржут в лицо. И правильно делают! Потому что наперсточникам никто идиотских вопросов не задает и халтурщиками их не обзывает.
Светская жизнь фестиваля – это традиционные «именины тети Хаси». Всего на красную дорожку выдается полторы тысячи приглашений. В дирекцию фестиваля звонят из мэрии, выпрашивают билетики, чтобы раздавать горничным вместо шоколадки и паспортисткам за форму номер девять, не иначе. Не обходят стороной раздатчики билетов и своих парикмахерш и маникюрш: они традиционно тусуются в фойе вперемежку с бывшими бандитами и чиновницами. В отдельном порядке поощряются героини соцтруда из колхозов – на дорожке их, как правило, больше прочих: больше, чем телок в платьях с «АлиЭкспресса», и даже больше, чем китайцев.
Впрочем, на фоне футболок и полиэтиленовых пакетов «АлиЭкспресс» выглядит, если не приличным вариантом, то хотя бы достойной сочувствия попыткой. Любой бомж смотрелся бы на открытии ММКФ вполне уместно, никто б даже не удивился, что он не в вечернем платье. Как-то раз на мой вопрос, почему по красной дорожке шастают люди в трениках, местный распорядитель язвительно ответил: и был таков.
Как-то раз адский винегрет привела в тонику пятидесятилетняя китайская актриса Бай Лин. Она нализалась вусмерть и валялась прямо на красной дорожке. Выглядела она при этом органично, – ни дать ни взять произведение современного искусства. Наконец-то доработали концепцию.
Чудное мероприятие не обходит своим вниманием и мэр Сергей Собянин. И это идеально соответствует нашим представлениям о его представлении о прекрасном.
Каждый раз красная дорожка ММКФ – это повод для бесконечных издевательских шуток и возмущения. И каждый раз селебрити рассчитывают отыграться на ужинах-вечеринках, приуроченных к фестивалю, но не дай Бог, не Артефактом организованных. Обойти все вечеринки – это важная часть профессии актрисы и it-girl. Чем больше мероприятий обежишь, тем больше твоих фото попадет на сайты и в инстаграмы.
Но галопировать по светской жизни ММКФ тоже удовольствие сомнительное. Если б не по долгу службы, то ни за что б в жизни, потому что вирус демократии проник и туда. Так, как-то раз на вечеринке Hello! оказались все покупательницы (и мимопроходимицы) универмага Tsvetnoy, на крыше которого происходило действие – все три зала не справлялись с наплывом случайных людей. Нет лучшего способа попрать чувства випа, чем поставить его жизнь под угрозу быть затоптанным. Необходимость спасаться обществом друг друга, сплотившись вокруг с трудом забитого столика и омываясь бесконечными потоками с человеческих тел, поставила под сомнения одну из аксиом светской жизни – вип не может быть затоптан. Так было в моей светской молодости, но не теперь. Впрочем, раньше и трава зеленее, и салюты на Кап Ферра громче.
Лучше всех работал в рамках ММКФ журнал InStyle. Но пару лет назад у меня рухнули надежды, возложенные на их ужин. InStyle скризился и вместо ужина ограничился показом милого фильма «Любовь и дружба», из которого следовало, что все женщины ужасные, но очаровательные гадюки. Потом были милейшие посиделки в Avenue, но это уже по части светской жизни мышей. Канули в прошлое атрибуты трушной светской жизни вроде красавиц актрис в богатых туалетах и ухаживающих за ними богачей.
А если вас удивляет, что я столько написала про тусовку, а про кино, ради которого вроде бы все тут собрались, – ни слова, запомните одно: художественный уровень, международный авторитет и прочие вещи, которые когда-то где-то считались и считаются важными для киношников, на Московском кинофестивале, в отличие от «Кинотавра», в принципе не котируются. Грядка фестиваля хорошо удобряется баблом и хорошо плодоносит им же. И говорить про престиж и талант в данном контексте как-то даже неловко. Деньги выделялись, выделяются и будут выделяться, что бы мы тут ни бумагомаракали. Аминь.
Икра и пустота
После знакомства с современным «прекрасным» всех тянет мрачно, зло нажраться. В этом я убедилась на Венецианском биеннале десять лет назад. Мероприятие престижное. Лет десять назад у павильонов Жардини было засилье русских яхт, – «форбсы» наши прикатили. Один из них, Александр Мамут, имел неосторожность ознакомиться с прекрасным, и на его примере я наблюдала, как протекает интоксикация оным. После обхода павильонов с гробиками, закорючками, битыми тарелками он заглянул в гости на яхту соседей. Лицом был мрачен, говорил отрывисто. Попросил водки. Весь вечер проглядел в пол. А ближе к ночи исчез и Мамут, и сам хозяин яхты, ранее в злоупотреблении спиртных напитков не замеченный. Вернулся к рассвету, угрюмый, и, что называется, в дупелину. Нет, вы поймите меня правильно, мы все – умеренно выпивающие. Но наш формат – это веселые попойки, с песнями и задушевным базаром. А тут, после просмотра шедевров, прямо мрачняк накатил. Анестезия потребовалась.
Интересно, что на фоне общебиеннальской требухи работы, скажем, Кабакова под маской Шарля Розенталя смотрелись по-взрослому. Настоящее что-то было в женщине с ковром. Воспевал ли Кабаков соцреализм, пародировал ли – но даже перепевы этого хороши. В старинных залах палаццо Ка’Реццоника шел показ «крупняков», серьезных имен, давно вошедших в цену и пребывающих в ней и поныне. Соседствовали с ними живописцы XVII–XVIII веков: банальные интерьерщики, никогда и не претендовавшие на величие, этакие честные труженики кисти и холста. И тем, кто, наплевав на охранников, сунул нос в эти залы, становилось ясно: в сравнении с мастерами нового времени эти маленькие художники – боги. И зритель себя идиотом не чувствует, и ничего объяснять ему не надо.
В том же палаццо Ка’Реццоника меня поджидало еще одно открытие – оказалось, что художники, которых я втайне держала за пройдох, рисовать все же умеют. Александр Пономарев, например, успел сделать маленькие наброски дирижера Гергиева в блокнотике легендарного куратора Ника Ильина. Пока Гергиев махал концерт, господин куратор подсунул господину художнику блокнотик, вовремя убрал его, и в итоге у него в кармане – живые жанровые наброски: спина Гергиева, зал, концерт. Живенько рисует парень, рука чувствуется, что твердая.