Набросок стал другим стихотворением — «Покуда над стихами плачут...». Этой вещи, сперва напечатанной журналом «Юность» (1965. № 2) в несколько смягчённом варианте, потом долго не везло, ни в одном из сборников Слуцкого оно не устояло: то в Польше что-то происходило, то нашу поэзию в очередной раз укрощали. Вылетело стихотворение в последний момент и из выходившего в 1969 году первого избранного Слуцкого, хотя предисловие Лазарева заканчивалось цитатой из этого стихотворения, её оставили, но подрезали.
В связи с этим нелишне посмотреть на этот шедевр Слуцкого в свете пастернаковского стихотворения «Трава и камни», написанного раньше, в символическом 1956-м, — нет ли тут некой связи? Вслушаемся:
Напомню «Траву и камни» Пастернака:
Вроде бы — о другом, размер другой, всё другое, но если вслушаться получше и вглядеться поглубже...
Нет, Слуцкий вряд ли сознательно увязывал свою Польшу-поэзию с пастернаковскими Польшей и Грузией. Но поэзия сама сводит поэтов, хотят они этого или нет. Между 1956-м и 1962-м был 1958 год — тяжелейший по своим последствиям год Слуцкого.
Он произнёс самую краткую в своей жизни речь, в которой блеснул элоквенцией[61]:
Поэт обязан добиваться признания у своего народа, а не у его врагов. Поэт должен искать славы на родной земле, а не у заморского дяди. Господа шведские академики знают о Советской земле только то, что там произошла ненавистная им Полтавская битва и ещё более ненавистная им Октябрьская революция (в зале шум). Что им наша литература? В год смерти Льва Николаевича Толстого Нобелевская премия присуждалась десятый раз. Десять раз подряд шведские академики не заметили гения автора «Анны Карениной». Такова справедливость и такова компетентность шведских литературных судей! Вот у кого Пастернак принимает награду и вот у кого он ищет поддержки! Всё, что делаем мы, писатели самых различных направлений, — прямо и откровенно направлено на торжество идей коммунизма во всём мире. Лауреат Нобелевской премии этого года почти официально именуется лауреатом Нобелевской премии против коммунизма. Стыдно носить такое звание человеку, выросшему на нашей земле. (Аплодисменты.)
Этот текст, записанный на листе бумаги, он показал трём крупным коллегам, едущим с ним в машине в Дом кино на собрание по Пастернаку. Утвердили.
Когда в Москве назревала нобелевская история Пастернака, далеко в Израиле происходило нечто другое. Двоюродный брат Слуцкого Меир Амит (Меир Хаймович Слуцкий), уже готовый сменить Моше Даяна на посту начальника Генерального штаба, в том самом 1958 году претерпел злоключение: в период плановой стажировки в парашютных войсках парашют Амита во время прыжка раскрылся не полностью. Меир остался жив, но восемнадцать месяцев провёл в госпиталях.
Это было незримой параллелью тому, что произошло с Борисом Абрамовичем на собрании писателей в зале Дома кино 31 октября 1958 года. Заметим попутно: после госпиталя Меир вышел в отставку и уехал учиться в Колумбийский университет. В 1961 году он получил степень магистра, его дипломная работа называлась «Сравнительный анализ армейской системы воспитания с системой воспитания в кибуце». Вот-вот. Военная косточка Слуцких давала о себе знать во всём[62].
Когда уже после войны в Москву приехал с Ближнего Востока кто-то из родственников и захотел увидеться со Слуцким, тот от встречи отказался. Борис был вряд ли осведомлён — тем более в подробностях — о деятельности кузена. А если что-то и слышал, предпочитал знать мало. Намного меньше того, что знали об этом в соответствующих ведомствах СССР.
В КГБ Слуцким весьма интересовались. В частности, у Константина Ваншенкина при частной встрече с гэбэшным куратором писателей: что вы скажете о Слуцком? Слуцкого вызывали в КГБ, дабы узнать, он ли автор ходящего по рукам стихотворения «Еврей-священник», принадлежащего совсем не ему, а Евгению Аграновичу, о чём Слуцкий знал, но, разумеется, умолчал. Случай не единичный — Слуцкому приписывалось и стихотворение Германа Плисецкого памяти Пастернака:
Говорили: это Слуцкий или Евтушенко. Уровень славы самый-самый: знаменитей Евтушенко никого не было. Было дело, их ставили рядом. Виктор Некрасов (1959): «Из современных поэтов мне больше всего нравятся Слуцкий и Евтушенко». (Ответ на анкету газеты «Нова культура», Варшава.)
Осенью того же года Борис Абрамович подарил свою книгу «Память» Льву Озерову с надписью на авантитуле: «Льву Озерову от друга и единомышленника.
Это и было настоящее завершение «Зоопарка», вещи этапной:
Отсюда, между прочим, выросла и будущая баллада Евтушенко о звероферме «Монолог голубого песца».
Через шесть лет после собрания по Пастернаку мать кузена Слуцкого, Меира, приезжала в Советский Союз и виделась с Абрамом Наумовичем Слуцким. Вряд ли она не доложила родственнику о подвигах своего сына.
Борис Слуцкий:
Важнее было другое — Слуцкий только что женился, и вся остальная жизнь ушла на сохранение этого союза. Безусловно, они с женой обговорили его выступление 31 октября 1958 года, и она согласилась с предстоящей судьбой, и это тоже как-то повлияло на всё, что им предстоит. Да и в Союз писателей он вступил только что. Кроме того, его потрясла смерть Заболоцкого, случившаяся за две недели до собрания, и это он считал действительно великой потерей для отечественной поэзии.
Ещё не отгремело десятилетнее эхо кампании по «безродным космополитам». Кстати, в 1948—1949 годах Меир Амит — шла война за независимость Израиля — последовательно командовал ротой, батальоном, полком, затем был назначен заместителем командира бригады «Голани». Был ранен. По окончании войны остался в армии.