– Магда, я шучу. Если бы здесь были еще и зеркала, то твой Клуб стал бы похож на веселый дом – во всяком случае, я представляю его именно так. Много красного и зеркала.

Разобиженная Магда указала мне мой столик, на котором горела свеча в подсвечнике из – разумеется! – красного стекла. Бесшумно передвигавшийся по залу официант налил мне вина и принес закуски. А спустя несколько минут зал погрузился в полумрак. Пришла пора появиться герою вечера.

Дядюшка выглядел великолепно, грандиозно, феерично! Волосы его были самым тщательным образом подкрашены так, что только виски серебрились благородной сединой. Напомаженные усы загадочно посверкивали, когда на них падал свет. Костюм глубокого винного оттенка скрадывал весьма объемное брюшко любителя сладостей. При появлении своего кумира сидящие за столиками дамы разразились бурными аплодисментами. Дядюшка несколько театрально раскланялся, прижав руку к груди, и заверил собравшихся, что несказанно рад всех видеть.

Пока литератор шествовал к трибуне, официанты раскладывали на столиках пухлые томики в красных обложках. Название шедевра было выполнено изящным шрифтом при помощи золотого тиснения. Я подвинула литературный труд дядюшки поближе к свече и открыла первую страницу. И сразу же увидела иллюстрацию. Она меня настолько впечатлила, что я принялась пролистывать книгу в поисках следующих. И надо сказать, что не разочаровалась.

Художник в издательстве служил, несомненно, весьма талантливый. Его рисунки балансировали на грани приличия. Кое-где можно было даже догадаться, что из предметов одежды на героях мало что осталось, но полуобнаженные тела всегда были целомудренно прикрыты то изображением буйно растущих розовых кустов, то туманной дымкой. На одной иллюстрации мускулистый красавец Гюнтер обнимал хрупкую девицу прямо в морских волнах. Вокруг любовников взмывали пенные гребни, а мне в голову взбрела шальная мысль, что несчастные могут захлебнуться от экстаза в буквальном смысле слова.

Тем временем дядюшкины поклонницы сильно оживились – гений позволил задавать ему вопросы.

– Расскажите, как к вам пришла идея писать книги?

Я вздрогнула, узнав голос Фифы. Журналистка сидела через три столика от меня, и я не сомневалась, что мое присутствие она уже заметила. Правдолюбка не будет Правдолюбкой, если не попробует получить незапланированное короткое интервью, давать которое мне вовсе не хотелось.

– В один прекрасный день я осознал, что мне есть, что сказать миру, – напыщенно ответил Вильгельм. – Нашему обществу не хватало именно таких романов: сильных, смелых, откровенных. Я повествую людям о страсти, которая заставляет терять голову и роднит нас с животным миром, с нашими истоками, с первобытными предками.

– О да! – выдохнула госпожа Фойль, сидевшая за столиком в углу.

Похоже, мстительная Магда нарочно отвела ей самое далекое от кафедры место. Но даже со столь удаленного расстояния было видно, каким восторженным огнем горят глаза недавней провинциалки.

Дядюшка снисходительно улыбнулся ей.

– Ваши произведения потрясают до глубин души! – восхищенно произнесла супруга министра.

– Так и было задумано, – пророкотал Вильгельм. – Когда я понял, сколь сильно наш мир погряз во лжи, ханжестве и невежестве, мне захотелось встряхнуть его! Внести, так сказать, свежую струю! Долгие годы я посвятил изучению литературы, и что же – ни одного произведения, открыто повествующего о бурных страстях, я так и не нашел! Все, что столь естественно и прекрасно отображено в моих книгах, писатели и поэты прошлого стыдливо прикрывали эвфемизмами! Ну вот только вдумайтесь в фразу: "И они уединились в алькове!" Или "предались страсти!" Читательский мир жаждет узнать, как именно предались, но нет – перед самым интересным действом опускается занавес! Уверяю вас, в моих произведениях нет никому не нужной излишней стыдливости. Я сорвал все покровы, разрушил все стены и открыл читателям истину, сияющую в своей прекрасной наготе!

Я кусала губы, чтобы не рассмеяться. Похоже, роль новатора от литературы пришлась дядюшке по душе. Он распалялся все сильнее, его речь становилась горячее и насыщалась красочными эпитетами и витиеватыми словесными оборотами. Дамы внимали ему, полуприкрыв глаза и подавшись вперед, а когда он наконец умолк, аплодировали несколько минут.

– А теперь несколько слов о вашем герое, – неуемная Фифа легко перекричала затихающие хлопки. – Вы писали его с себя? Или у Гюнтера есть иной прототип?

– Гюнтер – это мужчина, каким он должен быть, – пафосно провозгласил дядюшка. – Мужчина, которого хочет каждая женщина. Оглянитесь вокруг – много ли найдете таких?

Дамы принялись озираться. Мужчин в зале почти не наблюдалось. Редкими представителями сильного пола являлись уже знакомые мне спутники Фифы да непонятно как попавший сюда тщедушный лысоватый субъект, то и дело промокавший платком вспотевшую лысину. Ни одного из означенных персонажей дамы в качестве объекта вожделения явно не представляли.

– Гюнтер – это, если хотите, символ мужественности, – продолжал дядюшка, а слушательницы согласно кивали. – И именно такого спутника заслуживает каждая настоящая женщина.

Здесь его речь была прервана оглушительными овациями. Очевидно, каждая поклонница Гюнтера мнила себе той самой настоящей женщиной, что заслуживает любви столь необыкновенного мужчины. Я начала понимать, отчего в каждой книге героини стремительно меняются, будто стеклышки в калейдоскопе – на каждую настоящую женщину подлинного символа мужественности не напасешься. Но дядюшка-то каков – так ловко ушел от ответа! Тут я вспомнила, что именно дядюшка называл в своих произведениях этим самым символом, и хихикнула.