А дом был так близко.
И так далеко…
Егор, напрягая воображение, восстановил в памяти двор, полузатоптанные чахлые газоны, кучку страшненьких железных гаражей, качели, песочницу, малолетнюю ребятню на качелях и в песочнице, молодых мамаш с колясочками, старушек на лавочке возле подъезда и, наконец, наиболее тщательно, саму дверь подъезда — с обрывками объявлений, расклеиваемых ЖЭУ и извещавших о временном отключении воды, газа или электричества. И уж конечно — без всяких там электрозамков и домофонов.
Он вообразил все это насколько мог явственно и с этим образом в голове медленно стронулся с места, прошагал до конца забора, перешел улицу Володарского, свернул во двор…
Железную коробку домофона на дверях подъезда Егор разглядел издалека, от угла дома.
Облом. Второй способ также не сработал.
А двор-то, между прочим, был почти такой, каким Егор и представлял его: гаражи, качели, песочница, мамы с колясками, шумные дети, тихие старушки…
Все же это был не тот двор. И город был не тот. И мир был не тот…
Все чужое.
Егор почувствовал, что он страшно устал, что у него болит голова и что ему хочется есть. В этом мире было только одно место, куда он мог вернуться. Егор достал из кармана рубашки свой единственный эмберский козырь; он так устал, что ему было все равно, что подумают люди вокруг, когда вдруг увидят его фокус с картой.
Но фокус не удался. Из-за утомления, головной боли или по какой-либо другой причине, но Егор не сумел оживить рисунок на карте, сколько ни таращил глаза. Промучавшись несколько минут, он горестно вздохнул, убрал карту в карман, вернулся на улицу и уныло побрел на остановку троллейбуса.
Возвращение домой откладывалось на неопределенный срок.
7
Воронин вернулся со службы домой в начале восьмого — поздновато, но в эти дежурные недели всегда так. Он отужинал в кругу семьи, затем жена и дочь отправились в комнату за очередной порцией мексиканского, бразильского, а может, и российского мыла. Воронин остался на кухне один.
Из головы не шло нынешнее посещение квартиры Егора. Точнее сказать, мысли Воронина все время возвращались к тем самым чистым кускам ватманской бумаги на письменном столе, и к пузырьку с черной тушью, и к тонкому чертежному перу.
Вполне определенный набор предметов.
Егор что-то рисовал, прежде чем исчезнуть.
Ну, рисовал, ну и что? Егор ведь художник, он постоянно что-то рисует…
Но — нет, чем больше Воронин думал об этом, тем вероятней ему казалась мысль, что Егор рисовал не просто что-то — карту он рисовал, эмберский козырь, и он его нарисовал-таки, и, судя по всему, испробовал на себе его действенность.
Может быть, Воронину очень хотелось поверить именно в такой расклад, ведь принцы уже довольно долгое время пытались найти художника, достаточно начитанного и способного нарисовать магические карты. Дворжецкий смог создать Лабиринт (или нечто, что выполняло роль Лабиринта), но вот эмберские козыри он нарисовать не смог, как ни старался. Денис Брагин, на которого возлагали надежды и братья Беловы, и сам Дворжецкий, — погиб, не успев совсем ничего. Егор Трубников… Он тоже был вполне подходящим кандидатом, и Воронин давненько присматривался к нему. Воронин задумал исподволь завлечь Егора в принцы, постепенно приоткрывая ему грани тайны. И это ему, наверное, удалось бы, но этот чертов Ёсицунэ словно с цепи сорвался… Однако, Егор — молодец, доказал, что может за себя постоять. Из него получится отличный принц Мерлин. И он, безусловно, по-настоящему хороший художник.